– Вперед! – скомандовал командир.
С центрального прохода продолжали доноситься командирские вопли. Волны голоса глушились о металлические шкафы, узкие перегородки, тяжелый плиточный пол.
– Номе-й помнишь? – спросил Ксива.
Летчик указал, на какой полке теплится его родной автомат. Костя ответил, что не помнит, хотя на самом деле помнил.
Ксива отслужил полгода, старики его почему-то не трогали. Сам Ксива не был рад дедовской теплоте и втайне желал, чтобы его дрюкали наравне с остальной молодежью. Однажды подошел к Летову и попросил ночной прокачки. «Меня свои не п-ъ-инимают», – пояснил Ксива.
В тот же вечер сержант Летов исполнил желание. Довольный Ксива отжимался на глазах сослуживцев, касаясь подбородком пыльной взлетки, терпел физуху в душной сушилке и, как полагается, испытывал на прочность дыхалку, пока старики практиковали удары с правой и левой.
Задохший Ксива, раненый и мятый, досыпал в полном счастье и верил, что теперь стал настоящим солдатом. Свои пацаны приутихли, хоть и подозревали, что дедушки били вполсилы. Ксива гордился мутными следами на теле и легкой недельной хромотой, а потом сам вдарил какому-то молодому и вроде бы завоевал окончательное уважение.
– Че случилось? – спросил Костя.
Ксива сказал «щас», выглянул из оружейки, убедился, что никто не услышит, и наконец раскурлыкался от души, не в силах больше хранить раскрытый ему по воле дежурного наряда секрет.
Он рассказал, что из подмосковной колонии сбежал заключенный и по каким-то неподтвержденным сведениям перемещается по лесу, окружающему их небольшую воинскую часть.
– Такие вот дела. Говорят, можно стрелять на поражение, если что.
– А мы-то при чем? – психанул Костя, бросив от злости снаряженный патронами рожок. – Я че, лысый, что ли, мне это надо? – завопил он, снабжая запасной рожок, протирая маслом ствол. Он понимал, сколько ни вопи, будет так, как решил командир. Приданные силы в лице срочников всегда пользовались спросом со стороны дружественных военизированных структур.
«Живое мясо, – думал Костя, – гонять дембелей, как собак паршивых. Ну, сбежал и сбежал. Убудет, что ли?»
Он непременно разразился бы вслух, если живое слово хоть что-то значило.
Упертый Летчик, напротив, стойко и равнодушно принял информацию. Волновал его только потерянный ремень.
– Ксива, не видел мой ремень?
– Не-а, не видел, – растерянно ответил Ксива. – Может, в бане забыл?
– В бане? Может, и в бане, – задумался Летчик. – Надо посмотреть. Долго еще там канитель будет?
– А кто ж знает.
Костя матюгнулся от души, харкнул в угол, не в силах успокоиться.
В оружейку заглянул Чуча с еще одной молодой черепушкой.
– Куда? – испугался Ксива. – Нельзя. Оружейка.
– Место! – скомандовал Костя, и молодые прыгнули обратно.
– Чего это, чего это нельзя? – заревел комроты.
После недолгих объяснений молодые вооружались как настоящие бойцы, а Костя по-прежнему плевался и шугал каждого встречного.
– Товарищ лейтенант, – после построения обратился он к политруку, – ч то за херня?
– Неверов! Держи базар.
– Да вы сами подумайте. Ну, куда с ними? Других, что ли, нет?
– А кто тебе нужен?
– Точно не эти сопляки. Жижу бы взяли, Фарша там, Корявого, на худой-то конец. Наших пацанов, короче, – указал Костя на дембелей.
– И они успеют. Радуйся, Неверов. Такая возможность. Государство тебя не забудет.
Но Косте было все равно на государство и его крепкую память. Он и сам хотел поскорее забыть о нем, вернуться домой и, как страшный сон, оставить даже мимолетное воспоминание о службе. Знал, что дома ждет его настоящая жизнь, хорошая работа, друзья, свобода. Захотел – пошел туда, не захотел – обратно вернулся. Покурил. Чай попил. Сколько хочешь хлеба. Устал – поспи. Проснулся – сам решай, чем заниматься.
