– Отдай! – Шумский забрал у Тохи измочаленную бумажку, исписанную размашистым и робким старческим почерком.
Как ни крути, балбес, отвечающий за верстку, прав. Подпись гласила, что письмо вышло из-под руки Анны Ивановны Купырёвой, коренной калинчанки. Начиналось оно вполне стандартно: «Я пенсионерка, мне семьдесят восемь лет, инвалид второй группы, вашу газету выписываю с первого дня». Далее – солидный перечень заболеваний, заработанных в трудовой борьбе на благо Калинска, и такой же список заслуг, весьма слабо оцененных родиной. А вот потом… Пожилая читательница резко переходила на свое жилище, дескать, в квартире творятся странные вещи – стуки, шаги в темноте, вещи, лежащие не там, где их оставили, да и в целом ощущение такое, будто бабуле пора на личную встречу с создателем Вселенной…
Завершалось сие послание криком души «Помогите!», написанным заглавными печатными буквами. Видно, что рука старушки при этом сильно дрожала – слово вышло колеблющееся и неуверенное, отразив все потрясения одинокой пенсионерки.
– Черт знает что! – Василий не испытывал сочувствия, его просто до печенок достали стариковские бредни. – Мне и в самом деле ловить барабашку?
– Ну, может, полтергейста, – позволила себе сострить Настасья. – Слушайте, вы оба! Поторопитесь на выход – мне надо поставить офис на сигнализацию!
– Не верится, что ВП всерьез отнесся к подобной писанине, – уже на крыльце высказался Шумский, пока Лунина возилась с ключами, запирая дверь. – Прежде за ним такого не водилось!
– Да он и не отнесся, просто решил щелкнуть тебя по носу, – предположил Тоха. – Впредь не будешь нарываться! И потом: лучше уж так, чем без премии, да?
– Работай…А как?
– Я бы на твоем месте для начала наведалась к этой Анне Ивановне и поговорила с ней. Кстати, судя по адресу, живет она недалеко от тебя.
– Логично, – почесал затылок Шумский. – Завтра с утра пораньше и наведаюсь. Лучше б, конечно, предварительно позвонить… Ну да и так сойдет. Насть, будь другом, доложи утром Маринке и главреду, что я у старушенции призраков гоняю!
– А сам дрейфишь? – Прищурилась Настасья. – Хорошо, как прикажешь, Твое Величество.
***
В троллейбусе Василий намеренно не смотрел ни на пассажиров, ни в окно: слишком свежим еще оставался утренний эпизод с крошащейся статуей, да и загадочно оброненные Яковом Степанычем слова о мраморных людях напрягали. В придачу как снег на голову свалилось это крайне сумбурное и совершенно немыслимое письмо бабульки Купырёвой… За какую ниточку ни возьмись, клубок не раскручивается, и вообще не катится – лежит себе на ровном месте гранитной глыбой.
Шумский принял форму сиденья, запрятал кисти рук в подмышки, позируя в стиле «ничего не вижу, не слышу, не знаю, и не лезьте ко мне никто», приготовился вздремнуть дорогой: ночью-то поспать почти не довелось.
Примерно минут сорок у журналиста было в запасе: хочешь – не хочешь, а час пик! Дорога стояла, гудя машинами, но без толку. Пожалуй, она была закупорена покрепче, чем бутылка с шампанским. Троллейбус катился медленно, скрипя всеми железными суставами, а в голове Шумского оголтелой камарильей вертелось: скандальные соседи, мраморные люди, сводки о пропавших, Анна Ивановна с ее барабашкой и дедок Матвеев – почему-то Василию казалось, будто между частями этого на первый взгляд бессмысленного калейдоскопа существует какая-то пока неуловимая связь.
