А афиша та, старая, так в музее и стоит. Там всегда и стульчик рядышком, старенький такой, под стать афише. Так до сих пор народ к ней ходит. Я как там бываю, так обязательно кто—то на стульчике сидит и все смотрит. Приходится в очереди стоять. Я тоже сижу там долго. У меня отец не вернулся.
7.
Когда Изя не стало, каждый знал об этом. Гости города, наверное, думали, что хоронят какого – то партийного вождя. Но это было не так. Народ хоронил Изя. Какая – то старуха вынесла из дома свое фото, которое ей сделал Изя, и так стояла на дороге, по которой должны были его пронести. И тогда это сделали все, весь город. Все стояли у дороги и держали свои фото на руках, словно иконы, благословляя усопшего в его последний земной путь.
Ты не поверишь, многие плакали, и я плакал, ты не поверишь! Такой вот он был добрый, а ведь вроде и незаметный в жизни.
Вот ведь, дела такие. А ты вот глянь, видишь вон того молодого человека с аппаратом? Так это Савва, сын Изя! Тоже мастер классный, между прочим.
Ха, когда он молодой был, они с одним своим другом решили сфотографировать всех девушек нашего города! И как они это сделали? Дружок его сел на велосипед, а Савва, так тот позади, на багажнике. Сфотографировали, да. А главное все фотографии отпечатали. Говорят, что столько бумаги перевели на это, что Изю, едва не хватил удар! Досталось, говорят тогда Савве на орехи! Ничего, зато теперь вот при деле, старается…
А мне вот кажется, что Изя все – таки лучше фотографировал, как – то душевнее что ли. М – да, вот ведь как иногда о душе то вспомнишь…
Катю знали все в округе. И в городе, и в трех близ него расположенных поселках, между которыми она всю жизнь баржировала.
Она была маленькая, не определенного возраста на вид женщина, в старом выцветшем платьице, поверх которое одевала зимой джемпер и неизменно в любое время года длинноватый, ниже колен плащ. И, конечно же, с перекинутой через руку некогда красной, а с годами выцветшей до темно свекольного цвета сумкой.
Вся ее жизнь проходила в поездках между этими поселками, обходя которые она собирала пустые бутылки, сдавала их и на это существовала.
Вечером она возвращалась в город, слегка хмельная, но из сумки всегда торчала еще непочатая бутылка вина, а в лучшие дни и водки, да и с закуской, судя по пополневшей сумке, было все в порядке.
Никто и никогда не видел, где она выпивала и ела, как никто и никогда не знал, где она ночует, когда возвращается в город.
С утра, обойдя все возможные уголки поселков, к обеду она навещала поселковые парки, куда уж подтягивались мужики, которые не жалели денег на водку, но экономили на закуску и обходились буханкой хлеба и второсортной килькой. Эту кильку, после первого и второго стакана, они еще тщательно чистили, ну а потом, в загуле, уж просто заглатывали вместе с головой и хвостом. Ну, а с получки они еще могли баловать себя палкой «докторской» колбасы или просто банкой икры из баклажанов.
Заметив, загулявшую компанию Катя присаживалась неподалеку и терпеливо ждала, когда закончится пиршество.
Мужики, часто приглашали Катю присесть с ними и угощали ее, но она никогда не подходила к ним. «Гордая!» – говаривали мужики и аккуратно, чтобы не побить горлышки, складывали пустые бутылки в сторонке.
Лучшими друзьями Кати были приемщики стеклопосуды, которые обслуживали ее без очереди, и даже тогда, когда не было тары. Они не только видели в ней профессионала, но и брали мзду, забирая себе две копейки с бутылки. Катя не спорила с ними и даже гордилась тем, что она никогда не стоит в очереди в толпе, вместе с людьми, всегда немного смущенными процедурой.
