Эти тонкие ручьи расплывались морщинам, углубляя их, и от этого становилось ясно, что мама уже совсем скоро станет старухой. Откуда, бог ты мой, когда мама успела так одряхлеть? Она, красавица, самая прекрасная во всем нашем дворе, и даже в районе. Помню же, помню, что ещё совсем вчера мужики головы сворачивали, когда мы с ней шли по улице, когда заходили в тот, угловой магазинчик, где обязательно какой-нибудь из этих кобелей, не смея подойти к ней, покупал мне пару конфет и совал в ладошку, как только я отпускал мамину руку. Они надеялись растопить её сердце таким вот приёмом, ниже пояса, но мама оставалась невозмутимой, а я быстро съедал конфеты и нагло подмигивал неудачнику. Кто эта ужасная женщина, которая плачет сейчас и держит моё лицо руками, и вглядывается в меня? Кто она – с поплывшим вниз лицом, с грязно-серыми жидкими паклями, с сеткой морщин, в которых собираются слезы?
Меня затрясло от жалости и брезгливости, я ненавидел себя за это гадкое, но праведное чувство, но чем судорожнее она хваталась за моё лицо, тем больше я зверел.
– Почему? – вдруг выкрикнул я. – Почему ты такая старая? Мама, почему ты стала такой старой?
Выкрикнул это и сам замер от неожиданности и ужаса. Потому что это кричал не Никита, а тот самый, затаившийся в нём, который все чаще поднимал голову. И магазинчика никакого на углу не было, и никто не совал ему конфеты в надежде на мамину благосклонность. Они затаривались с отцом по выходным в супермаркете на окраине города, по маминому списку, сама она давно уже никуда не выходила. Отец, наполнив продуктами кухню, опять уезжал в одну из своих длинных командировок.
– Данечка, солнышко моё, мальчик мой…. Я так соскучилась…
Мама стала совсем похожа на безумную, говорила, задыхаясь, с жутким присвистом, казалось, ей не хватало воздуха, и она пыталась, всхлипывая, втянуть его из окружающего пространства, вдруг ставшего космическим вакуум. Никита не выдержал, рванулся из её рук, грубо, дерзко, толкнул в бок с внезапной злой силой, которую сам не ожидал от себя. Кажется, сделал ей больно, мама непроизвольно охнула, схватилась сразу и за ушибленное плечо, и за вывернутое запястье. Но в глазах оставалось все то же безумие: она смотрела прямо на Никиту, но видела кого-то другого.
– Я не буду больше тебя заставлять, не буду, не сердись, – мама продолжала лепетать жалобно, все с тем судорожным присвистом, умоляла о чём-то, совершенно непонятном.
– Иди ты, – крикнул он, и выскочил из кухни. Вслед летел этот полушёпот-полусвист, слова сливались в один размазанный по воздуху ужас, уже теряя смысл, оставаясь просто звуком. Он выскочил на улицу, но тихий крик его, но совершенно чужой мамы преследовал ещё долго, отдавался до мельчайшей ноты в ушах, и мальчик побежал, куда глаза глядят. Просто побежал по улице, распугивая редких прохожих, словно спасаясь от погони.
Потом остановился, перевёл дух и набрал Касин номер. Непонятно зачем, но позвонил ей.
Оказалось, что Кит стоит прямо перед кинотеатром, поэтому не очень долго думая, выпалил:
– Пошли в кино.
Хлопнул рукой по карману, в нем брякнула мелочь и что-то зашелестело. Никита посмотрел на пятисотку и добавил:
– Приглашаю. Попкорн входит в программу.
Кася попыталась кокетничать:
– Ой, я же совсем не могу прямо сейчас…
Кит прервал её:
– Или ты немедленно придёшь, или приглашу кого-нибудь другого. И я совершенно серьёзно….
