Видно, что-то появилось в его тоне такое, что подруга оставила свои жалкие попытки сохранить девичью неприступность и заторопилась:
– Да приду я, приду. Где ты?
Он назвал кинотеатр, отключился и плюхнулся на лавочку. Вытянул ноги и закрыл глаза. Думать не хотелось ни о чём.
– Привет!
Открыл глаза и увидел перед собой Касю. Её силуэт заслонил заходящее солнце, тень упала на Никиту, в разреженном свете он плохо видел её лицо. Оно размазалось неясным блином в этом странном закате. Сколько Кит просидел здесь на лавочке до её прихода? Он не знал.
Встал, солнце перевернулось, и лицо Каси снова обрело привычные и распознаваемые черты. Только смотрела она так, будто ожидала увидеть одного человека, а перед ей вдруг оказался совершенно другой.
– Ты…
Она казалась смущённой и выбитой из колеи.
– Ты такой….
У Кита не возникло ни малейшего желания помогать ей выпутываться из фраз и чувств. Честно говоря, ему стало всё абсолютно безразлично.
– Ты такой секси сегодня, – вдруг сказала она, смутилась, но взгляд заволокло истомой.
Никита ничего не помнил об этом фильме. В темноте зала, на последнем ряду, они исступлённо целовались, и боль от ещё не зажившей губы придавала особый оттенок этим сладко-болезненным поцелуям. Уже в начале фильма губа опять лопнула, и во рту появился явственный привкус крови.
– Не останавливайся, – прохрипела Кася, её трясло. Она облизывала вдруг ставшим острым языком его губы, глотала кровь, словно судорожно пыталась утолить давно мучившую её жажду и никак не могла напиться. К моменту, когда пошли финальные титры, подруга вдруг изогнулась в истеричной дуге на мягком кресле, громко застонала, затем захрипела, закатила глаза, и Никита испугался, что она потеряла сознание.
Но Кася тихо и ясно произнесла:
– Я… Ты…
– Нет, – прошептал он. Перед ним танцевала, перегибаясь на блестящий обруч, тонкая девочка. Под её носками шелестела рыжая осенняя листва, и фонарь, которого никогда не было в знакомом дворе, бросал тусклый свет на изломанный временем и каким-то жутким, неизвестным событием, силуэт. На этот образ наплывал, сливаясь с ним, точёный профиль Рая. Его тонкие длинные пальцы растягивались на гитарной деке, едва уловимое движение сильных и одновременно изящных запястий завораживало.
– Козел, – крикнула Кася, и, прямо по ногам Никиты, больно давя каблуками, рванулась в тесном проёме между рядами к выходу. Открывшаяся дверь впустила во все ещё тёмный зал немного света извне, девушка неясным, расплывающимся облаком помаячила в этом сосредоточенном пятне и исчезла. Никита попытался вспомнить её лицо, опрокинутое страстью, но ничего не получилось. Тут же забыл. Кино закончилось.
***
– Ты не оплакала его…
Голос был женский, но глуховатый. В нём уже сквозило время, делающее людей бесполыми. Говорила старуха.
Никита остановился в прихожей, отдёрнул руку, потянувшуюся к выключателю. В доме находился кто-то посторонний. Никогда гости не приходили к ним, и присутствие ещё кого-то в маминой вылизанной до стерильности кухне привело его в ступор. Кит застыл около входной двери.
Мама что-то ответила, совсем тихо, так, что слов не разобрать. Глуховатый голос чётко произнёс:
– Три дня назад. Годовщина была три дня назад, и ты никому не сказала? Не устроила поминальный обед, и не слезинки не проронила?
Три дня назад рыжий Эрик разбил Киту губу. Причём Кит не помнил тот момент, как именно это случилось.
