Мглистый лес - страница 23

«Сшитое из бархата и шёлка, ярко-красное, на слишком стройную девушку, я бы в него не влезла, точнее моя грудь и нижние девяносто… хотя, кого я обманываю, какие девяносто».

Оно было прекрасным, длинным до пола, с большим количеством золотой и белой вышивки, украшенное драгоценными камнями, натуральным белым мехом. Платье с треугольным вырезом, длинными широкими заужающимися в предплечьях и кистях рукавами, они заканчивались лёгким шлейфом золотого шёлка. Также платье было с поднятой талией, небольшим корсетом и шлейфом юбки. Сверху была прикреплена длинная фата в пол с вуалью, с вышитыми на ней блестящим шёлком красными и золотыми узорами. Она была наброшена на венок из красно-белых цветов. Даже фата, скорее всего, была тоже с небольшим шлейфом. Я ахнула и восторженно воскликнула:

– Красотища!

– В этой комнате уже несколько веков нельзя что-либо поменять, – произнесла сотрудница замка. – Сколько бы не переставляли тут предметы, не убирали пяльцы с незаконченной вышивкой, не выкидывали увядшие цветы… Платье тоже много раз убирали, хотели поставить в витрину и пытались закрыть чехлом. Но всё всегда оказывалось на прежних местах. Ещё и дух какой-то злился, кидался вещами.

– То есть, это платье…? – недоумевающее посмотрела на женщину.

Она кивнула, и оглядевшись, поставила перед ртом ладонь, заговорщически произнесла:

– Да, оно очень старинное. И сохранилось до наших дней, как новое. Представляете? Даже не запылилось. Хотите верьте, хотите нет. Эту комнату все стараются избегать. Убираются по-быстрому и всегда несколько человек в солнечный день. Бывает жутко, когда прямо на твоих глазах сами по себе двигаются по комнате предметы, передвигаются и скрипят стулья, будто на них кто-то сел, или открываются окна.

Меня пробрала оторопь, опять стало как-то не по себе и жутковато, кожу захолодило. Я перекрестилась. Уйти бы отсюда, но как-то не удобно бросить место практики.

Женщина убрала руку и спокойно произнесла:

– Правда, мне это рассказывали. Я сама никогда не видела, сколько раз здесь ни была. Меня, кстати, Агнесса Павловна зовут. А вас?

Я заторможено кивнула с ошеломленными глазами и приоткрытым ртом. Потом спохватилась:

– Простите меня, я должна была первая спросить, поскольку вы старше. Меня зовут Умила.

– Но я, Умила, видела несколько раз, как в этих окнах горел свет по ночам. Ещё иногда отсюда слышится горестный плач, – опять вернулась к этой же теме женщина. – Конечно, никто из сотрудников замка в здравом уме сюда ночью наведываться не станет… Они нас не тревожат, а мы их.

– А зачем тогда здесь раскрашивать стену? – задала сам по себе напрашивающийся вопрос.

Агнесса Павловна пожала плечами:

– Не имею не малейшего понятия, – потом подошла ближе и снова поставила рядом со своим ртом ладонь, словно ширму. – Говорят, что тут, много веков назад, невеста хозяина замка того времени, то ли убила себя сама, то ли её обесчестили и зверски убили враги. Много слухов ходит. А может, она даже была ведьмой или ворожеей.

Окно, которое было ближе к нам, резко с шумом распахнулось, а шторы балдахина заколыхались. С грохотом упал стул. Мы вздрогнули от неожиданности. В лицо пожилой женщине прилетело несколько почерневших местами лепестков роз и белоснежный платок, лежавшие на кровати.

Мы с Агнессой Павловной перекрестились. Женщина подошла к окну и закрыла его:

– Не бойтесь, – она улыбнулась. – Это просто ветер поднялся, а окно видно плохо закрыли после проветривания и уборки.