Сарбан моргнул. Мариса, уж какая была, никуда не делась.
С той поры она его всегда принимала, когда бы ему это ни понадобилось, в холодные ночи поисков Ничто. Ей вряд ли было больше двадцати – Сарбан не спрашивал, Мариса не знала, – и поначалу она впускала его как священника, одетая в простую ночную сорочку или бесстыдно обнаженная, а Сарбана устраивал такой расклад. Чтобы у двери внизу его не узнали, Сарбан всегда входил через окно; прыгал с платформы на крышу, а потом спускался на подоконник, и всегда ждал этого момента с нетерпением, поскольку вновь чувствовал себя молодым.
Когда он впервые вошел в комнату девушки, Мариса повела с ним себя естественно, будто с родственником, и Сарбан не устыдился ее наготы, а она не извинилась, когда взяла ночной горшок и выловила «клыки», которые с отвращением швырнул туда предыдущий клиент. Она положила монеты на небольшую горячую печку в углу, чтобы они там высохли над углями. Запахло кислым. Мариса бесстыдно села на горшок и выпустила мощную струю с приглушенным влажным рокотом.
– Чтобы не забеременеть, – пояснила она, и это были первые слова, обращенные к гостю.
Сарбан промолчал. Шлюха жестом предложила ему лечь на кровать. Простыни были влажными, но Сарбан лег. Он не был с женщиной уже много лет, и похоть в нем едва тлела. Мариса подошла к зеркалу и начала прихорашиваться. Игра света и тени украшала ее костлявое тело; у нее был крепкий зад, а на левой ягодице виднелся синяк – как будто глаз с желтой радужкой смотрел на Сарбана. Плечи опускались и поднимались, пока шлюха покрывала щеки свинцовой пылью, и ее лицо делалось бледным, как у покойницы.
– Тут бывают и медики, знаешь ли, и просят меня обойтись без пудры, дескать, она их слепит, да и проблемы потом будут с женами. Но я знаю, что им нравится, поэтому ничего не меняю, – сказала Мариса и улыбнулась ему через плечо.
Сарбан молчал.
Мариса прополоскала зубы уксусом, а потом остаток смешала в пробке с кошачьей перхотью и намазала верхнюю губу – наверное, решил Сарбан, чтобы волосы не росли. Она оделась, но оставила грудь обнаженной. Сильно накрасила соски алой помадой и нарисовала несколько лиловых вен – грудь теперь выглядела так, словно к ней никто никогда не прикасался, и создавалась иллюзия, что она вот-вот лопнет, и лишь алые соски, как крепкие пробки, не дают ей взорваться. Несколько капель белладонны в глаза – и взгляд запылал. Мариса преобразилась, и Сарбан тоже менялся внутри, что пугало его самого.
– Как я выгляжу? – прекрасная Мариса повернулась к нему, и впервые за вечер в ней не было ничего от Вары.
Сарбан обрел дар речи и сказал, что хорошо, просто отлично.
И тут в комнату вихрем ворвалась другая девушка, блондинка, куда полнее, ее великолепный обнаженный бюст колыхался над корсажем, а соски светились, как фонарики в полночь.
– А-а, – растерялась беляночка, – я не знала, что у тебя кто-то есть… Он пришел! Сидит внизу и пьет.
Только это она и сказала, а потом протянула Марисе глиняный горшок с красной жидкостью, в которой уныло плавала маленькая губка. Блондинка вышла, а Мариса, чьи очи от белладонны казались неимоверно глубокими, повернулась к Сарбану и проговорила, глядя куда-то мимо:
– Сейчас тебе придется уйти, потому что вот-вот появится мой клиент. Но пообещай, что вернешься! Приходи завтра опять! Обещай!
Сарбан пообещал, что обязательно придет.
