Миазмы. Трактат о сопротивлении материалов - страница 22

– Но я могу пробраться туда вместо тебя, Сарбан, я могу пойти и разузнать все, что тебе нужно.

Мариса взяла его лицо в ладони и поцеловала в кончик носа.

– Как же ты сама не попала туда с остальными детьми, когда тебя привезли в город?

– Не знаю, – пожала плечами Мариса. – Наверное, я была тогда некрасивой девочкой. А теперь женщина хоть куда!

Она забралась на него и поцеловала в лоб; губы прильнули к его коже, трепеща от мыслей, которые к ним рвались, желая принять форму.

– Я не могу остаться. Нужно подготовить проповедь.

– Уже прошла неделя? – спросила Мариса. – Как быстро летит время, когда ты среди чужаков.

Сарбан вернулся домой еще до того, как забрезжил рассвет. Никто не видел, как он вошел, и лишь хороший холод вместе с плохим его ждали, когда он вытянулся на кровати, закинул правую руку за голову и прикрыл один глаз. Рука упала, и в тот же миг в дверь постучали. Она онемела. Сарбан заснул, и солнце уже взошло. Открыв дверь, он увидел Дармара, а за ним – костлявого паренька, белого от известковой пыли (или муки?), с седыми волосами, как у старца.

– От Гундиша, – пояснил Дармар, и Сарбан понял, что это мука, а не известь.

Он впустил обоих, и они принесли с собой ароматы: один – смирны и дыма, другой – булок с изюмом.

– Клара, господин, – сказал парнишка, хотя его не спрашивали. – Дочка хозяйская.

И замолчал.

– Что с нею стряслось?

– Я не знаю, господин. Хозяин вызвал доктора и аптекаря, но все так перепугались, что просят еще и святого отца. Я пришел вас позвать.

Священник и певчий переглянулись. Не первый раз Сарбана вызывали в утренние часы; они оба помнили, как рухнула стена в лавке Иога-часовщика, как он испустил дух, весь пронзенный фрагментами часового механизма, и как раздавался приглушенный голос кукушки из его живота, где она впустую выпевала точное время, вспахивая и перемешивая внутренности; или небольшой подвесной мост в Пашь-Мич, рухнувший вместе с носильщиками и палантином прямиком на улицу; или то печальное утро вскоре после того, как Сарбан сделался в Альрауне пастором, когда поэт Альфи Бюль пригласил его на кофе и попросил благословить, был весел и безмятежен, однако стоило приходскому священнику на секунду расслабиться, как поэт вышиб себе мозги из кремневого пистолета прямо у него на глазах. Но его еще ни разу не вызывали так рано из-за того, что что-то случилось с молодыми. Сарбан знал Клару: она была красивая и воспитанная юница, приходила с родителями, славными мэтрэгунцами, на каждую службу. Гундиш часто о ней рассказывал, и все подмастерья булочника от нее с ума сходили, ибо Клара, как некоторые другие девушки и женщины, была сотворена из материи, которая, вопреки воле юношей, а позже – мужчин, лишает их покоя. Есть девушки, которые самим фактом своего существования где-то в Мире способны с большого расстояния высосать из мужчины жизнь, выпить его до последней капли. Сарбан считал, что Клара Гундиш из таких.

– Пойдем, – сказал он.

Придя к Гундишам, Сарбан разминулся с Кунратом и Аламбиком. Священник изначально не почувствовал ни гнева, ни жалости, лишь нечто вроде тоскливой сопричастности: он увидел перед собой человека, которого, сам не зная почему, счел подобным себе. Он не спросил, что сказали доктора, он пока что не хотел ничего знать. Сел рядом с Кларой и сжал ее правую ладонь обеими руками. Напряженно подумал о порогах, про которые святые говорили тысячи лет, о деревянных порогах, изъеденных древоточцами, пребывающих не в этом мире и не в ином (а древоточцы-то какому миру принадлежат?), о пороге, на котором, как говорят, стоял святой Тауш и смотрел в обе стороны сразу, изучая потусторонние законы с младенчества. Сарбан ее благословил, но это далось ему нелегко, пришлось несколько раз начинать с начала; ладони покрылись испариной, стали скользкими – он никак не мог закончить молитву. Это привело его в ужас. Он отпустил руку девушки и понял, что совсем не верит: ни в ее спасение, ни в Исконных, ни в кого и ни во что, такое вот было утро. Он пригорюнился: разве виновато это дитя в том, что Сарбан лишился благодати и теперь внутри у него только гнилое Ничто?