– Ты что натворила, малявка тупая, ты что сделала?! – тараторит Парлӱксӧэль, и его уши судорожно трясутся.
– Отстаньте от меня! Это не я! – визжит Камёлё.
Она отступает. Парлӱксӧэль вздрагивает и шагает к ней… а затем поднимается и второй, со сломанной ногой, и тащится за ними… нетвердо, с резкими криками боли при каждом шаге.
– Перестань! Замолчи! – кричит на него Камёлё с невменяемым ужасом, и он с того момента действительно даже не пискнет.
Тихо хромает за ними, вспотевший, с лицом, искривленным будто смятая бумага, и его нога сгибается под неестественным углом, а сквозь штаны сочится кровь. Камёлё пятится все быстрее, и оба мальчика идут за ней на точно отмеренном расстоянии и точно с такой же скоростью, два недобровольных преследователя, два спутника… но она все еще не понимает – в конце концов, ей всего семь лет. Поэтому она просто отворачивается и в панике пускается наутек в надежде, что так от них избавится.
Камёлё уже видит свой дом, это окраина города, и улицы здесь шире; ее ноги заплетаются, дыхание сбивается, но теперь-то она наверняка от них избавилась, Рё Аккӱтликс, теперь наверняка. Для верности она оборачивается… но Парлӱксӧэль все еще идет за ней, все еще, все еще… Теперь только он; тот с открытым переломом потерялся где-то по дороге.
– Не ходи за мной! – кричит Камёлё. – Пожалуйста, не ходи за мной, уйди, мне надо домой, иди вокруг дерева походи, что ли, вот здесь, видишь, вокруг этого!
И Парлӱксӧэль послушно шагает и обходит дерево кругом, затем во второй раз и в третий… а Камёлё больше ничего не ждет и бежит домой, прячется в комнатке и баррикадирует дверь.
Позже она отваживается посмотреть в окно: там уже вечер, на небе светит луна Рекег, а в ее лучах мальчик ходит и ходит вокруг все того же дерева; и Камёлё идет спать и трясется в постели от ужаса, закрывает лицо ушами, и ей все равно кажется, что она слышит дыхание и шаги… Утром она вновь осторожно смотрит в окно, а он ходит там и ходит, даже теперь, нетвердо, неповоротливо, в стоптанных ботинках, измученный до смерти, но все ходит, и ходит, и ходит…
* * *
Парлӱксӧэль аккуратно положил руку на высокий белый подлокотник стула. Непринужденная поза. Бархатные серебристо-серые уши, пронизанные, без преувеличения, сотнями ритуальных колечек, мягко ниспадают по обе стороны его лица. Само лицо серое, с фиолетовым отливом, подсвеченное бликами белоснежного облачения пертӱнских верховных жрецов. Лицо красивое. Симметричное. Аристократичное. Прекрасное.
Лицо самого могущественного человека Ӧссе… если тактично опустить Рекег.
Конечно, он звонил не из храма Далекозерцания, как какой-то плебейский проситель; за его спиной Камёлё увидела стены пертӱнского дворца, стрельчатые своды из сверкающего белого мрамора, стремящиеся к великой славе Божьей навстречу зеленоватому ӧссенскому небу.
– Камёлёмӧэрнӱ,– сказал он, и его уши легонько затрепетали, – я обращаюсь к тебе спустя долгие годы, но ты меня наверняка помнишь. Мы были знакомы в детстве.
Она не могла понять, зачем он это упомянул. Человек в его положении предпочел бы стереть из своей жизни столь неудобную историю. Потом она поняла: угроза. Может, он намекает, что теперь-то он может ей отомстить.
В этом она должна его срочно разубедить.
– С тех пор наши пути бесконечно отдалились, эминенция досточтимейший. Тебе сопутствует благосклонность Аккӱтликса, меня же пощада не ожидает. У меня нет больше ничего, что я боялась бы потерять.
