Миф о рациональном избирателе. Почему демократии выбирают плохую политику - страница 31

«Иностранность» имеет градации. С точки зрения типичного американца, канадцы в меньшей степени иностранцы, чем британцы, которые, в свою очередь, являются меньшими иностранцами, чем японцы. В период с 1983 по 1987 г. 28 % американских респондентов в рамках Всеобщего социального опроса признали, что не любят Японию, но только 8 % не нравилась Великобритания и всего лишь ничтожным 3 % не нравилась Канада[149]. Поэтому неудивительно, что степень предубеждения против иностранного варьируется от страны к стране. Такие объективные показатели, как торговый оборот или торговый дефицит, часто вторичны по отношению к географической, лингвистической или культурной близости. Торговля с Канадой или Великобританией вызывает гораздо меньше тревоги, чем торговля с Мексикой или Японией. Объемы американского импорта из Канады и уровни торгового дефицита в отношениях с ней превышали те же самые показатели в отношениях с Мексикой во все годы с 1985‐го по 2004‐й[150]. Во время антияпонской истерии 1980‐х прямые британские инвестиции в экономику США все время превышали японские минимум на 50 %[151]. Иностранцы, которые похожи на нас и говорят по‐английски, едва ли вообще считаются иностранцами.

Спокойные размышления о мировой экономике дают много поводов для радости и мало оснований для тревоги. С этим были согласны экономисты прошлого и согласны экономисты настоящего. Но необходимо сделать важную оговорку. Действительно, нет оснований беспокоиться за саму мировую экономику. Но современные исследователи – в отличие от экономистов прошлого и нынешних преподавателей – редко упоминают о том, что отношение к мировой экономике дело совсем иное. Очень четко эту мысль выражает Пол Кругман: «Воображаемый многими интеллектуалами конфликт между странами – иллюзия, но в реальности эта иллюзия может уничтожить взаимные выгоды от торговли»[152].

мы должны желать, чтобы каждый гектар земли давал меньше зерна и каждое зерно – меньше питательных веществ. Другими словами: чтобы земля наша была бесплодна. <…>…спрос на труд будет расти прямо пропорционально бесплодию. <…> Мы должны желать также, чтобы человеческий ум ослабел и угас; потому что до тех пор, пока он жив, он постоянно стремится уменьшить труд по отношению к количеству произведенной продукции и применяемые средства по отношению к цели.

Фредерик Бастиа, Экономические софизмы[153]

Когда закончилась «холодная война», я учился в колледже и до сих пор помню, как обсуждал сокращение военных расходов со студенткой, державшейся консервативных взглядов. Сама мысль об этом ее нервировала. Почему? Потому что она не представляла, как рыночная экономика сможет создать рабочие места для уволенных солдат. Она даже не проводила различия между краткосрочными и долгосрочными последствиями демобилизации; с ее точки зрения, увольнение 100 000 государственных работников было практически эквивалентно оставлению 100 000 человек без работы на всю жизнь. Ее позиция особенно удивительна, поскольку ее возражения точно так же применимы к расходам на государственные программы, против которых она выступала, будучи консерватором.

Если таким образом рассуждает высокообразованный человек, идеологически настроенный против излишних государственных расходов, неудивительно что он не одинок. Люди часто в буквальном смысле считают, что труд лучше использовать, чем экономить. Экономия труда, т. е. производство большего количества товаров за счет меньшего количества человеко‐часов, рассматривается многими не как показатель прогресса, а как угроза. Я называю это предубеждением в пользу наличия работы, т. е.