Но нет. Она не делает ничего такого. Только терпит мой гнев.
– Угу, просто супер. Иди спать, мама.
И она исчезнет.
– Мама!
И она покорно вернётся.
– Извини за шум.
– Ничего страшного, дорогая, я не спала.
Вот это, несомненно, правда. Она улыбнётся и закроет дверь.
Но не этой ночью.
Сегодня я захожу в дом на цыпочках. И бесшумно пробираюсь в свою комнату. Когда я уже на пороге, до меня доносится какое-то бормотание, потом резкий вскрик. Это из комнаты Хоупа. Каждый раз, когда я произношу – даже про себя – имя моего брата, я думаю: как они могли его так назвать?[3] К счастью, сам он пока этого не понимает. Он вообще очень уверен в себе. И, надо думать, уже догадался, что в глазах родителей воплощает всё, чем не являюсь я. Вежливый, изворотливый, страшно высокомерный. Мы с трудом переносим друг друга. Раздаётся ещё один крик, больше похожий на стон. Я колеблюсь: придётся идти мимо спальни родителей. Потом решаюсь.
Дверь в комнату брата приоткрыта. Ему семь лет, и он боится оставаться один. Я в его возрасте об этом уже мечтала. Вхожу внутрь. Хоуп мечется в своих шёлковых простынях. Да, родители дошли и до такого: заставлять ребёнка спать на шёлке. Наклонившись, освобождаю его от перекрученного белья. Хоуп весь в поту. Вытираю ему лицо. Он открывает глаза, как зомби.
– Кто тут?
– Пух, это я. Большой злой волк, который пришёл тебя съесть.
Пух – так я его переименовала. В честь его любимого плюшевого медвежонка.
– Не на-а-а-адо-о-о…
Я изображаю волка вовсе не для того, чтобы напугать Пуха. Скорее, так, в отместку за все его вредности. В любом случае он отлично знает, что меня нечего бояться. Я никогда его не обижу, даже если он сильно постарается. Однако Пух всё равно остерегается меня. И не нападает открыто, а выжидает момент, чтобы напасть из-за угла.
Он отпихивает меня и недовольно ворчит. Даже среди ночи он ворчит.
– Тебе приснился кошмар, Пух. Ты кричал.
– Правда?
Он смотрит в окно.
– Ещё ночь?
Я киваю. Пух поворачивается ко мне.
– Я скажу папе, что ты вернулась поздно.
Ему, как и мне, отлично известно, что отцу абсолютно наплевать.
– И маме тоже. Нажалуюсь, что ты мешала мне спать. Уходи из моей комнаты!
– Маленький гадёныш, – шепчу я. – В следующий раз оставлю тебя задыхаться в твоей кровати.
Пух не отвечает. Он прижимает к себе мою руку, закрывает глаза и мгновенно засыпает. Я мягко высвобождаюсь. И укрываю его худенькие плечи шёлковой простынёй. Я не позволю им превратить тебя в испорченное дитя Центра, я не имею права. Я глажу его влажный лоб и быстро, почти не касаясь, целую спутанные светлые кудри.
Я иду к себе и забиваюсь в уголок. Эта комната и в нормальном-то состоянии кажется мне слишком огромной, а сейчас её размеры просто вгоняют в тоску.
Самое жуткое тут – окна от пола до потолка. Такое чувство, будто стоишь на краю пропасти и нет никого, кто мог бы тебя удержать. Я всегда представляю, как встаю на карниз и прыгаю. Ужас вгрызается в желудок, заставляя орать в пустоте. Я лечу и лечу, так никогда и не достигая земли и не испытывая облегчения смерти… Я сижу, забившись в угол, как маленький зверёк. Нажимаю на пульт, и стёкла, автоматически затемнённые с приходом ночи, снова делаются прозрачными. Мерцание огней в соседних небоскрёбах смягчается, становясь жёлтым и оранжевым, и мой взгляд теряется в антрацитовом небе, тогда как город живёт своей жизнью, равнодушный к моей трагедии.
