– Зажми ноздри-то, правдоискатель, – говорю я, отрывая кусок бумажного полотенца для него. – Чего ты добился?
Но Алёша, оттолкнув меня, вдруг сорвался с места в переднюю, как был босой и окровавленный, крича на бегу:
– А ну, стой!.. Стой!.. Стой! Нет, не уйдёшь! – он шарахнул тяжёлой дверью о стену… ограничитель приделать надо, весь дом разнесут со страстью своей…
Я не успела и двух пролётов пробежать, когда Лёня настиг меня и остановил, рванув к себе за плечи…
Конечно, настиг, мог я позволить ей уйти? Сейчас уйти к нему? Чтобы она со злости… Нет, Лёля, я не позволю тебе больше уйти от меня…
– Иди к чёрту! – взвизгнула она.
– Да щас!..
…Я выхожу из распахнутых дверей. И не один: соседка осторожно приоткрыла дверь и выглядывает.
– Здрасьте, – сказал я, долго глядя на неё, может, поймёт, что ей не стоит подсматривать.
А вот и они… ниже на полтора пролёта Алексей прижал Лёлю к стене и тянется к ней, а она, выставив руки, пытается оттолкнуть его…
В этот миг я услышал детский плач, удивительно, но я сразу понял, что это Митя, будто я ожидал его услышать. Я возвратился в квартиру, к кроватке, Митя кричит, подтягивая коленки к животику и стискивая кулачки. Как хорошо, что я могу побыть с ним наедине…
– Иди ко мне, мой хороший, пусть предки помирятся… – я взял его на руки, а он открыл тёмно-синие глаза, прекращая кричать, но толкая меня легонько своими славными ножками.
Я улыбнулся ему, потому что он внимательно и даже заинтересованно будто смотрит на меня, и унёс в свою комнату, ясно, что безумная парочка сейчас ввалится сюда, и я хочу дать им возможность побыть наедине. Это и в моих интересах, Лёлю нельзя выпустить к Стерху, тут Алексей прав, тем более в такой момент, когда она оскорблена и зла.
Митя на моих руках не плачет, продолжая внимательно разглядывать меня.
– Ну, что, мой мальчик, с нашими ребятами не соскучишься. Так что готовься, будем держаться вместе.
Что он сделал в ответ? Трыкнул в подгузник и улыбнулся, будто ожидая, что я сделаю теперь, чем смешит меня ужасно:
– Да ты парень с юмором! – засмеялся я, и понёс его в ванную мыть и менять подгузник. – Это хорошо, в нашей с тобой жизни без смеха не обойтись.
Мне доставляет удовольствие заниматься им, грязный подгузник не может напугать бывалого отца, знающего, что такое подгузники из марли и их стирка… Обнажённый он ещё более прекрасный, чем в своих милых одёжках. Он не плачет больше, позволяет надеть на себя и свежий подгузник и одежду. Когда мы с ним вышли из ванной я услышал задыхающийся шёпот Алексея, стелющийся по дому:
– Лёлька… Лёлька…
Вот паршивцы, когда приучатся дверь закрывать?..
Времени уже десять, но уйти я не могу. На моих руках уснул Митя, прижавшись головкой к моей груди. Я позвонил Мымроновне и сказал, что опоздаю.
– Ты… тут министерская комиссия, ты забыл что ли?! – страшным шёпотом говорит она. Я даже лицо её представляю при этом.
– Галя, спасай, я не могу сейчас приехать. Прикрывай.
Какая министерская комиссия, когда мой младший сын уснул у моего сердца?
– Какой ты страшный с этими кровавыми усами, – смеётся Лёля, – как в анекдоте: «убил и съел!», – она прыскает в ладошку.
– Расквасила рожу родному мужу и насмехается ещё! Ты теперь тоже «убил и съел», – я намекаю, что и её перемазал в своей крови, впрочем, всё не только размазалось, но и засохло уже…
Она опять очень тонкая, теперь только вот этот рубец-улыбка остался у неё на животе от беременности… Я посмотрел на кроватку, наш сын спит, за мягкими бортиками его не видно, но тихо, значит спит. Я наклонился к Лёле, медальон качнулся и лёг ей на грудь. – Давай добавим ещё букву сюда, а?
