И вот оказался на Дворцовой площади, окруженной торговыми рядами, в Брухейоне.
Странный ветер трепал его кудри на голове крепкой лепки. Пальмы, росшие вдоль площади, слева и справа, стояли неподвижно. Их роскошные кроны, похожие на головные уборы восточных красавиц, тоже были неподвижны.
А между тем Наклетос явно ощущал ветер, налетевший на него. В мыслях, мелькавших в голове, он снова увидел красавицу Алоли, танцовщицу. Пальмовая крона как раз и напомнила ее танцевальный головной убор.
Алоли он посещал в доме блудниц, и мысль о том, что она отдавалась монаху, была для него особенно ненавистна. Но ведь Виталий был у нее, в этом не осталось никаких сомнений! Теперь понятно, что именно из-за речей монаха она не согласилась быть с ним!
Пальмы не качали кронами из стороны в сторону, а между тем ветер так усилил свой порыв, что Наклетос остановился, закрыв лицо руками.
Как будто песок, принесенный из пустыни, полоснул по глазам.
Как будто кудри его начали отрываться от головы и встали дыбом.
И будто кто-то скользкий, мерзкий проник сквозь тунику и вцепился в грудь.
Чтобы отодрать от себя мерзкое существо, он стал рвать на себе тунику. Но мерзость еще сильнее вцепилась в него.
Пролезла сквозь грудную клетку и стала пожирать внутренности.
И даже сладострастно чавкала.
Наклетос дико заорал.
Решил, что если с разбега удариться о ствол пальмы, то убьет мерзость.
Так и сделал, быстро побежав к деревьям.
От сильного удара ему стало еще хуже, и он закричал громче.
Тогда он стал кататься по булыжникам, которыми вымощена улица, ударяясь о колоннады и подбираясь ближе к торговым рядам, уже вопя безостановочно.
К нему сбегался народ.
Один из окруживших беснующегося Наклетоса узнал его. Крепко обхватив, попытался привести в чувство.
Тщетно.
Нашли товарища Наклетоса, который шел от дворца, где располагалась префектура.
– Наклетос! Наклетос! – прокричал человек, знакомый ему, прямо в лицо. – Что с тобой? Очнись!
И тряс его, и дергал за кудри, качая голову из стороны в сторону.
Глаза дискобола на минуту стали осмысленными.
Пена перестала течь изо рта.
– А? Где я?
– Тебя кто-то преследовал? Кто, скажи!
В глазах, только что выражавших растерянность, появилась решимость узнать, что же произошло.
– Нет… Как болит ухо… Алоли…
– Тебя кто-то ударил? Скажи, кто?
Народ всё прибывал, спрашивая друг у друга, что произошло.
– Повалил мою лавку! – громко сказал один.
– Бросался моими рыбами! – крикнул другой.
– И камнями!
Сознание Наклетоса исчезло так же внезапно, как и появилось.
Он снова дико закричал.
Потом завыл.
Его связали, уложили на носилки и понесли.
Толпа, потрясенная помешательством знаменитого дискобола, сына известного всему городу агоранома, шла следом.
Было немало любопытствующих – пытались понять причину помешательства.
– Он назвал имя Алоли.
– Танцовщицы?
– Из дома блуда!
– Тише! Я точно знаю, что она бежала оттуда.
– Да перестаньте, женщины!
– Перестать? Избил его кто-то из любовников Алоли!
– Хватит врать! Сам видел, как он в пальму врезался!
– Ну да!
– Господь наказал!
– Господь никого не наказывает. Это мы сами себя наказываем.
– А, Философ! Ты-то как здесь?
– Шел мимо.
– А чего с нами?
– А ты чего?
– А ничего. Это же Агора.
Между тем пришли в дом Леонидаса.
Наклетос то переставал выть, как бы набираясь сил, то вновь начинал истошно орать.
Уцепившись за имя Алоли, вскоре выяснили, что у дома блудниц, в переулке, нашли монаха.
