Милый Ханс, дорогой Пётр - страница 38

И смотрел я, зря головой крутил:

– Где, где? Не вижу!

Вилли смеялся:

– А ты и не должен. Они тебя.

– А ты их как?

Он в грудь себя опять треснул:

– Вилли!

Пьяный путь его с моим совпал. Отскакивал Вилли и возвращался, хмурясь все сильнее:

– Не он, не он! Пропал мой спаситель!

Шли, бежали напрасно, глазами по сторонам шаря. Так в цех и ворвались, где женщины только одни за длинными столами у приборов сидели. В халатах белых, платки на головах. Линзы перед ними в тисках сияли, и работницы в глазки приборов в линзы эти строго вглядывались. И еще полировали нежные сферы вручную тряпочками.

Получалось, весь путь стеклянный от начала до конца самого мы проделали, от топки угольной до чистоты этой аптечной и сияния. И ходили теперь меж столов на цыпочках без цели, и Вилли ненароком спин женских ручищами своими касался. И так же вышли тихо, будто и не входили, не было нас.

И Вилли сразу про самогон вспомнил, опять побежал куда-то, спаситель ему все чудился. Вернулся совсем уж грустный.

– Пропал!

– Ты или он?

– Оба.

Я догадался:

– Пропал, потому что ты наладился?

Усач бросил на меня быстрый взгляд:

– Так, может, и Пётр?.. И Пётр, ты потому что…

И, словно вдруг забыв обо мне, двинулся дальше один путем своим замысловатым, ему только ведомым. Нет, еще обернулся:

– Ханс, ты не забыл о Мёлле? О нашей рыбалке в августе?

Я отозвался тотчас, как на пароль:

– Да, жду не дождусь, Вилли. Уже снится по ночам.

– Все будет, Ханс, – уверил усач. И рукой издали махнул: – Это я для поднятия духа!

Перед варкой самой по ступеням вниз опять. И вдруг на полпути на Отто наткнулся. Молча в пролете стоял, на площадке. И я не понял даже, что профессор сказал, не смог понять.

Потому что не сказал он – прокаркал отрывисто:

– То же самое, Ханс! То же самое! Что сделали в прошлый раз!

– А что я в прошлый раз?

– Не помните, что сделали?

Я стоял окаменев: знает?! Отто смотрел с неприязнью.

– Щека ваша помнит. Ханс, оставьте сказки для русских.

– Они меня обложили.

– Их дело.

Отто неловко схватил меня за рукав, как умел, к себе разворачивая. И все не отпускал, вцепившись, и дышал в лицо уже злобой:

– То, что в прошлый раз. Повторяете. В точности. Два деления на шкале сверх. Два, Ханс, слышите? Мы должны рисковать. В конце концов, за нами Германия! – закричал он, и голос осекся.

– Против этого не попрешь, – оценил я.

– Вот-вот, именно, вы поняли, – кивнул Отто.

Я спросил:

– А результат?

– Стекло.

– Или?

Отто отпустил меня:

– Или – да. Или. Конечно. И я готов поменяться с вами местами. Ханс, я клянусь.

Мы смотрели друг на друга.

– На вашем месте у меня, пожалуй, не хватит извилин, одна всего, помнится, – засмеялся я, и Отто тоже засмеялся.

Но смотрел еще, куда я: вниз к топке или в цех на выход?

Вниз я пошел, и Отто догнал, вцепился опять:

– А вы злопамятны, друг Ханс!

– А вы, как ни стараетесь, сентиментальны! – огрызнулся я, заметив слезы у него на глазах.

Нет, не настежь уже калитка. И ставни прикрыты, а на двери замок. Под тусклым фонарем я перемахнул хилый заборчик и у мертвого дома стоял, сам не зная зачем.

И в тишине вдруг мотор заурчал, показалось. Там за домом грузовичок без огней отъезжал украдкой, под тентом Пётр с рыжей Наташей с детьми сидели, я едва разглядел в полутьме. В последнюю самую минуту их застукал, успел. В жизнь вцепился, мертвый дом обежав.

Рыжая с лицом искаженным стала руки мои от борта отрывать. Полуторка набирала ход, и я висел, ноги болтались, а рыжая лицо мне царапала. Я упал и снова за ними побежал, сзади рычала Грета.