Придя немного в себя, я решил дать старику отпор, и, гордо вскинув голову, произнёс:
– Но ведь я и не врежу никому: я не вор и не убийца, не мошенник или махинатор. Общество само не настолько идеально, чтобы требовать от меня полного самопожертвования!
– Да как вы смеете! – воскликнул старик. – Общество – всё, человек – ничто! Вы уже давно у нас на примете как закоренелый и неисправимый индивидуалист. Мы хотели подавать на вас в суд, только не знали, куда слать повестку. Вы то тут, то там, вас не поймать! Но вы сами пришли, так что будьте добры, заслушайте наше обвинительное заключение.
Тут я уже не выдержал и вскочил со стула, до того слова старика меня взбесили и вернули мне прежние силы.
– Да пошли вы со своим заключением в… (Тут я сказал такое, от чего старик пронзительно завизжал и схватился за сердце. Я бросил на его стол почему-то сразу увядшие цветы, подаренные мне добрым эльфом, и хотел уже было развернуться и уйти, как вдруг над головой старика заметил портрет одного моего знакомого, помещённый в богатую золочёную рамку.
– Кто это? – спросил я, указывая на портрет.
– Это наш министр Счастья, ответил старик, положив под язык валидол.
– Да я же его знаю, – усмехнулся я, – это же мой бывший одноклассник Джек по кличке Унылое Говно, или Угги!
– Убирайтесь, – прохрипел старик, – или я вызову полицию!
– А я к вам и не собирался, вы сами навязались, – дерзко ответил я и, картинно развернувшись, отправился навестить старого знакомого.
Угги был моим одноклассником, и все мы его презирали за мнимую праведность и преданность общественным устоям. Он никогда не пил и не курил, не бегал за девушками, и очень любил осуждать всех с позиций общественной морали и нравственности. Вид его был уныл: он был хотя и высок, но тощ и сутул, лицо его всегда было кислым, как забытое на столе молоко, а пальцы рук страдали от красной волчанки. Эта неизлечимая кожная болезнь иногда бывает у людей на лице и говорит о том, что в прошлой жизни они, возможно, «испачкали лицо», то есть потеряли свою честь и достоинство. Угги имел эту болезнь на руках, от чего его пальцы выглядели так, словно только что он кого-то убил. Все в школе его молча презирали, девушкам он не нравился. Позже я узнал, что он женился на самой некрасивой, потому что у той, во-первых, не было других шансов, а во-вторых, она, по его мнению, была образчиком нравственности и целомудрия, и он был у неё первым. Остальных девушек он осуждал якобы за их безнравственность и распутство, на самом же деле красавицы были ему не доступны, и «виноград» был кисел. Впрочем, из таких вот мужчин порою получаются верные мужья и многодетные отцы, потому что, кроме своих жён, они по большому счёту никому не нужны.
Выйдя от старичка, я был крайне удивлён тому, что такое унылое недоразумение как Угги стал аж министром Счастья. Я ни разу не видел его даже улыбающимся, не то что счастливым. Я понял, что его кабинет находится в самом конце коридора, за большой и помпезной дверью, и зашагал прямо к нему. Проходя мимо различных дверей, я читал золочёные таблички типа «Отдел религиозного счастья», «Отдел счастья в браке», «Отдел счастья в творчестве», «Отдел счастья от выполненного долга», «Отдел счастья в трезвости», «Отдел счастья от уплаченной кармы» и многие другие. Старик, очевидно, заведовал отделом счастья от пользы обществу, поэтому презирал бесполезных, и тем более гордых своей бесполезностью людей. Подходя к двери министра счастья, я был сильно взвинчен и зол. Я даже боялся, что не смогу удержаться и тресну пару раз Угги, чтобы тот не задавался и не кичился своей министерской праведностью.
