Рассказ оканчивал в полной тишине. Все внимательно слушали. После рассказа кто-то громко хмыкнул. Кто-то хмыкнул тихо. Кто-то приложил палец ко рту еще в середине рассказа, как бы подавая знак Генриху, что не надо об этом рассказывать всем. Кто-то покрутил пальцем у виска. Кто-то вовсе делал такой вид, будто ничего не услышал. А Наталья Тимофеевна погладила Генриха по рыжим непослушным волосам, налила ему еще рюмочку и густо намазала печени трески на горбушку…
Казалось, что после этого вечера большинство стали относиться к Генриху намного душевнее и теплее. Но только не Алина Петровна.
Буквально через день всех резко вызвали на сбор труппы. Алина Петровна как бы случайно привязалась к балахону Генриха с символикой питерского «АукцЫона» и внезапно стала ругать его, браня за то, какое право имеет он, русский артист, ходить в одежде, на которой ЦИ через Ы?! Затем сказала, глядя ледяным взглядом на Генриха, что артист без таинства не артист, а артист, не умеющий хранить тайну -дважды не артист, что Генрих ее в последнее время разочаровывает тем, что «его энергетические колебания не соответствуют энергетическим колебаниям театра», и она боится брать грех на душу, если Генрих вдруг начнёт деградировать. А Алина Петровна была почти уверена, что деградировать Генрих уже начал. Но она всё же надеется, что он одумается. О чем он одумается, Генрих так и не понял. Так же как и когда началась его деградация и в чем она заключается?
Внезапно Алина Петровна переменила тему. Медленно отведя глаза от униженного и растерзанного Генриха, непонимающе в глядя в пол влажными глазами, Алина Петровна с трепетом, словно произнесла монолог Гамлета, что «взрослые» спектакли подождут, что у театра, как всегда, нет денег, а для детей надо играть всегда. Ибо дети – это все. Никто и не спорил. Что в спектакле будут задействованы все силы театра. Ибо настоящий артист никогда не брезгует играть перед детьми. Наталья Тимофеевна с Сугробовым чуть кивали, очевидно, соглашаясь. И хмуро о чем-то думали.
В детском спектакле, про трудовые тяготы и будни овощных грядок, Генриху досталась роль Мистера Моркови. Во втором составе.
У Генриха были своеобразные данные. Выше среднего роста, где-то метр восемьдесят с хвостиком, с чуть вытянутым лицом, обрамленными рыжеватыми волосами почти до плеч. Детские смешливые глаза, немного глуповатые после первой бутылки пива. Выражение лица а-ля" простите, а вы не скажете, что я здесь делаю?».
Этакий типчик, затерявшийся между Юрием Никулиным и Юрием Яковлевым. Какая-то добрая пародия – шарж на Караваджо. Незлобный, ранимый, задумчивый с одной стороны. С другой- нелепый и смешной в своей резкой вспыльчивости, от которой, впрочем, он быстро отходил. Вроде комик – хотя какой он комик… Не резонёр точно. И не любовник. Ну точно не герой, хотя… хотя ведь есть что-то героическое! Ну может, от чересчур характерного героя. Ах, вот- характерный, точно! Но характерным должен быть ведь каждый актер, независимо от амплуа, как говорили старые легендарные театральные педагоги. Хотя какое в наше время амплуа?! Актер должен уметь играть в современном театре всё! Сколько прекрасных артистов было, так сказать, вне амплуа, и умеющих сыграть все вплоть до табуретки! Но и сколько таких «внеамплуажных» артистов спилось и сгинуло в неизвестности, так и незамеченных режиссером и зрителями…
