Повариха Евдокия и горничная Наталья, давно жившие в доме Ивана Христофоровича, обе возраста примерно тридцатилетнего, помимо своих основных обязанностей по дому, не против были бы услужить возможным прихотям хозяина, но… Иван Христофорович их просто не замечал. Нет, он относился к прислуге с уважением, часто поощрял то одну, то другую какими-нибудь благодарностями – то отрез на платье купит, то какие-то сладости редкие принесет, а то просто денег даст сверх жалования. Но как женщины – они его не интересовали.
Такое положение вещей сперва несколько удивляло молодых и довольно привлекательных девиц, но вскоре обе поняли бесполезность своих женских ухищрений относительно хозяина и переключились на других мужчин. А их в доме Ивана Христофоровича тоже было двое: ученик Сумского Золотов и садовник, он же истопник в холодное время года – Иван Стеблов.
Поначалу Золотов, как появился в доме Сумского, тотчас же приударил за Евдокией. Но очень быстро был приструнен Иваном Христофоровичем и прекратил свои попытки к сближению с красивой и молодой женщиной. Целыми днями он пропадал в мастерской, а вечером уходил отдыхать от трудов праведных куда-нибудь на Васильевский, где были у него друзья-собутыльники. Возвращался, когда дом уже спал, тихо пробирался в свою комнату и о женских чарах уже не думал.
Что касается садовника, то это был выходец из крестьян, мужчина лет пятидесяти с лишком, воспитанный в духе уважительности и трудолюбия. К тому же в деревне, что находилась в семи верстах от города, у него осталась семья, которой он регулярно отсылал заработанные деньги, навещая раз или два в месяц. Сумской любил Ивана Стеблова за трудолюбие и крепкий мужицкий разум – твердый и нерушимый.
Теперь же, когда Золотов уехал за границу, а в доме Сумского неожиданно появился Сергей Шумилов, – и Наталья, и Евдокия решили переключить свое внимание на него. Им нечего было делить между собой. Каждая знала, что рано или поздно и ей достанется лакомый кусок.
Хозяин поселил Сергея в небольшой, но очень уютной комнатке во втором этаже, с видом на Неву. В новом жилище кроме турецкой тахты, покрытой узорным покрывалом, был еще письменный стол с чернильным прибором, стул и два шкафа – для одежды и для книг. На стенах не было ковров, но зато нежно-голубые обои в тонкую золотистую полоску придавали комнатке Сергея вид значительный, а по сравнению с деревней Благово – просто роскошный.
Почти целый час хозяин посвятил тому, чтобы провести своего нового ученика по всему дому, познакомить его с расположением помещений и распорядком жизни. Сергею понравилось всё: от прихожей, где в специальном шкафу висела одежда и куда пряталась уличная обувь, до богато обставленного кабинета самого Сумского.
Но при всем том, что понравилось и даже пришлось по сердцу Сергею, больше всего – и это неудивительно – поразила его мастерская художника. Это была угловая комната, большая, размашистая, окнами на восток и на юг, так что практически весь день свет заполнял ее бледно-розовый объем. Здесь не отдавалось предпочтения ни изысканной мебели, ни коврам. Здесь не было ни стола, ни книжных полок. Здесь обитала сама Живопись, а ей кроме подрамника, мольберта да палитры не нужно было ничего.
– Вот, Сережа, – сказал Сумской, обводя руками пространство, – здесь вы будете работать. Не обращайте внимания на забрызганный красками пол. У вашего, как бишь его… Глазунова, должно быть, точно так же, а?
