– Да ты, друже, перехватил малость! – воскликнул Берковский. – Вот оно что, господа. Наш ученик спьяну пророчества сыплет.
Сергей густо покраснел. Он понял, что оставаться за столом ему больше нельзя.
– Прошу прощения, господа, – сказал он, поднимаясь. – Честь имею.
И тихо так, незаметно, покинул столовую. Через полминуты, уже в своей комнате, он рухнул на тахту, и такой смех его вдруг разобрал, что еле сдержался он. А потом подумал: «На черта было людей смущать? Глупо как-то…»
Уже поздний вечер черной кистью замалевал окно, уже часы в гостиной пробили двенадцать раз, когда он, уняв колыхания души, успокоился и уснул.
На следующий день, который Сумской объявил выходным, за завтраком Иван Христофорович, пристально поглядывая на Сергея, вдруг сказал:
– Друг мой, если позволишь, некоторое замечание выскажу. Я определил тебя среди гостей своих вовсе не для того, чтоб они обижены были. Зачем наговорил всякого? Извиняться за тебя пришлось, на водку всё списывать, хотя и знаю, что не пьешь ты лишнего. Отвечай.
– Уважаемый Иван Христофорович, – сильно смущаясь, ответил Сергей, – я ни в коей мере не хотел ваших друзей обидеть. Коли уж так случилось, прошу у вас прощения за неприятности, что по моей вине вышли.
– Ну, хорошо, так и быть, – сказал Сумской, тоже будто смущаясь. – Ты ведь, Сережа, весьма симпатичен мне, и зла на тебя держать я вовсе не намерен. Однако же, скажи, интерес мой собственный удовлетвори: ты про Державина, про Гаврилу, истинно что-то наперед знаешь?
Сергей задумался. Как себя вести в такой ситуации? Как объяснить свою вчерашнюю оплошность? Как выкрутиться? И вдруг шальная мысль пришла ему в голову: а что, если оставить все, как есть? Ведь немало фактов из истории государства российского известны ему – не зря три года в академии учил, да еще массу литературы сам перелопатил. Что, если пророком ему заделаться? Внешность, так сказать, подобающая. Человек он в городе новый, пришлый. А пророки, как известно, в своей земле не растут – инородцы большей частью. Но что может дать в будущем такой поворот? А кто его знает? Ну, смеяться поначалу будут, ну, не примут всерьез – и что? Ну, блаженным посчитают – и что? Блаженных на Руси вроде бы никогда не обижали, напротив, храмы ставили…
– Да как будто знаю… – осторожно ответил Сергей.
– А про меня?
– Про вас… меньше, но тоже могу рассказать.
– А… откуда знаешь? – не унимался Сумской.
– Хотите, чтоб я вам рассказал? – спросил, в свою очередь, Сергей.
– Ну, коли это не дьявольщина какая-то, я послушаю.
– Это вовсе не дьявольщина, – сказал Сергей. – Однако для людей восемнадцатого столетия вещь недоступная для понимания. Даже великий Ломоносов, если бы я ему рассказывать стал, не понял бы ничего.
– Даже он?!
– Да.
– Тогда откуда сии вещи тебе известны? – Сумской прищурил свои темные глаза с таким видом, будто поймал на лжи собеседника, раскусил его выдумки.
– Потому что я, Иван Христофорович, – сказал Сергей, – пришел к вам из будущего. И вся история России мне уже известна.
Сумской покосился на Шумилова, крякнул как-то неестественно, потом губы его растянулись в улыбке.
– Да ты, Сереженька, и впрямь не в себе, – констатировал он. – Может, тебе отдых нужен, а? Ты скажи.
– Нет, Иван Христофорович, – ответил Сергей. – Но только Гаврила Романович Державин, который сейчас из себя еще мало что представляет, потом, через годы, вырастет в гениального поэта русского, можно сказать, в родителя всей поэзии. А ваши работы – несколько портретов и одно батальное полотно – через двести лет в Государственной Третьяковской галерее будут висеть. И это – факт.
