Читать онлайн Ольга Серебрякова, Филипп Крамер - Мир Чаши. Дочь алхимика

– О великий, я пришел по твоему приказу!

Неясная тень клубилась в золотой полиграмме вызова, постоянно меняя облик, но не задерживаясь ни в одном. Тень походила то на мужчину, то на женщину, то на морское чудовище, а то и вовсе принимала совсем уж диковинные формы вроде клубка щупалец со множеством кровавых глаз.

– Попробовал бы ты не прийти, – недобро усмехнулся сидящий на высоком троне. – Я сомневаюсь, что ты желаешь провести еще сотню лет развоплощенным духом за неповиновение. Или хочешь испытать, каково это?

Очередная неведомая тварь, у которой сложно было разглядеть что-то кроме куцых кожистых крыльев, пошла жалобной рябью, не имея головы, чтобы отчаянно ею замотать. Теперь усмешка чуть смягчилась:

– Однако когда-то ты был одним из лучших, а мне сейчас нужен именно такой. Это будет твой самый опасный танец на остриях мечей, но и плату я даю достойную. В случае же провала… – Говоривший помедлил, глядя, как тень испуганно приникает к полу. – В случае провала ты вновь опустишься в бездну. И на сей раз – уже до тех пор, пока не истечет песок времен нашего мира.

Быстрое эхо слов еще не успело отзвучать, как тень согнулась в поклоне:

– Я готов, великий!

Названный великим помолчал, позволив себе краткое упоение моментом. В конце концов, вызванное им существо не меньше него самого сознавало собственную важность. Вернее, важность собственного существования – не важно, в полном праве и силе или в глубокой темнице. Пожалуй, великий предпочел бы ввергнуть тень во тьму, но сейчас это был тот единственный вассал, кто действительно мог исполнить столь важное поручение.

– Ты отправишься далеко вверх по Древу Миров, ты разыщешь пропажу и там ты найдешь того, кто сможет создать ключ. Ключ к невиданной силе и могуществу, погребенному за краем мира! Ты добудешь его и позовешь меня, когда придет время.

Тень подобострастно заклубилась:

– Я готов, о великий! Когда выступать?

Тот только ухмыльнулся:

– Не так быстро. Сначала поклянись.

– Клянусь! – мгновенно отозвался голос из полиграммы. Золотые линии вспыхнули пронзительно, режуще, заставив тень отшатнуться в глубь фигуры.

– Нет! – рыкнул венценосный. – Не так! Клянись, как клянутся князья нашего мира! Клянись своей кровью, клянись своей Силой! Клянись…

– Клянусь… – Тень справилась с испугом и зачастила: – Клянусь своим Домом, клянусь своим именем и своей кровью – я исполню твою волю, великий!

Легкий кивок, почти незаметный перебор пальцами по подлокотнику трона – и полиграмма вызова потускнела и рассыпалась прахом. Взмах рукой, словно бросок – возле провинившегося появилась золотая цепь с причудливыми ключами.

– Бери ключи от кладовой. – В голосе венценосного зазвучало веселье. – Бери Силу, бери образы, бери все, что тебе нужно, и собирайся в дорогу. Пора вернуть то, что было украдено, и заодно забрать все остальное!

Наконец остановившаяся на более-менее человеческой форме, тень неторопливо, церемонно подняла ключи и столь же размеренно спросила:

– О великий, что за награду ты считаешь достойной исполнения твоего приказа?

Широкий жест охватил всю залу и, казалось, весь мир вокруг нее:

– Все! Все, что возможно для твоего ранга.

– Даже… покой?

– Даже смерть!

Тень склонилась в низком поклоне, звякнув золотой цепью.

– Я отправляюсь немедленно, господин.

– Мать Да́нали?..

Жрица, плотная зрелая женщина в сером одеянии с зелеными прошвами, открыла крепкую дверь, пропуская воспитанницу в келью. Мать с признательностью кивнула, и дверь закрылась, оставив их наедине.

– Жозефина. – Плавный, будто сделанный в толще воды жест обрамленной широким рукавом кисти, и девочка подошла ближе.

Несколько мгновений они смотрели друг на друга – глубоко немолодая женщина и совсем еще юная девушка. Древо и росток, мудрость и свежесть. У одной были глаза цвета темного янтаря, у другой – родниково-серые, но у обеих – одинаково ясные и чистые. Одна излучала поразительное несуетное достоинство, вторая держалась с врожденным благородством. Мать окутывал ореол почти ощутимой Силы, мягкой и текучей, как мед, и Сила эта заставляла хамов умолкать, наглецов обращала в скромных, а жестоких и вовсе повергала в смятение. Ищущие утешения обретали его прикосновением к этой мощи, уставшие получали силы. Такой была Мать Данали Севора, матриарх храма Даны Дарительницы, и Жозефина искренне восхищалась ею.

– Тебе пришло письмо из дома. Управляющий извещает о том, что в поместье случился пожар и в огне, – взгляд темных ярких глаз стал тверже, не чтобы ранить, но чтобы поддержать, – погибла Лилия де Крисси, твоя матушка.

Внутреннее чутье эмпата подсказало девочке, что творится что-то неладное, еще когда за ней пришла Кампанея и повела лично к Матери. Произнесенные слова лишь придали тревожному предчувствию плоть и облик. Посему, приняв этот оглушающий удар, Жозефина только сжала зубы и на долгий миг закрыла глаза. Подняв веки, она взглядом дала понять, что готова слушать дальше.

– Я понимаю, что тебе нужно непременно съездить домой, – продолжила Мать, – но я должна знать: вернешься ли ты, чтобы завершить обучение, или примешь дела семьи сразу. Ты готова решать сейчас?

Потоки ее Силы дотянулись до воспитанницы, обняли, как обнимают руки, отогревая и поддерживая. Многоопытная Мать знала: если она начнет утешать девочку, силы сдерживаться покинут ее. Жозефина кивнула – скользнули по плечам крупные кудри каштановых волос.

– Как старшая наследница рода, я обязана принять дела незамедлительно. – Все-таки девочка была отнюдь не из камня, и речь ее от душевного напряжения зазвучала излишне серьезно. – Мне жаль расставаться с храмом и с вами, Мать Данали, но я должна быть там.

Но и не из мокрого песка лепили Боги ее сердце, вовсе не из песка… Матриарх храма по достоинству оценила стойкость воспитанницы. Ее готовили стать Матерью рода пятнадцать лет, с самого рождения, как и полагается первенцу, – и она действительно была готова.

– Есть вещь, которую я должна тебе передать в таком случае. – Из-за стопки книг на столе Мать извлекла шкатулку – темное дерево, четкие углы, геометрическая резьба. От нее ощутимо тянуло магией. – Это было вручено твоим отцом вместе с полной платой за обучение и указанием передать это тебе, если случится что-то непредвиденное и ты покинешь храм раньше срока. – Поверх шкатулки лег конверт плотной желтой бумаги. – И вот письмо вашего управляющего, пришедшее сегодня утром.

Неловко прижав шкатулку локтем к животу, Жозефина вынула письмо из конверта и прочла каллиграфически-вычурно выписанные строки – будто забор из кованых прутьев, унизанных завитушками; внизу стоял малый оттиск – простая одноцветная чернильная печать, которую обычно использует управляющий семьи, пишущий по ее делам; по смыслу родственный хранимой им же связке ключей, знак доверия хозяев. Когда печать попыталась расплыться перед глазами, юная де Крисси вскинула голову, вновь поймав взгляд Матери – тревожный, добрый и благословляющий.

– Десять лет ты провела с нами. – Матриарх храма поднялась, обойдя письменный стол, встала перед воспитанницей и, всегда воспринимавшаяся ею как высокая и величественная, оказалась чуть-чуть ниже нее ростом, впрочем, не потеряв оттого ни капли величия ореола благостной Силы. – Мы научили тебя всему, что должна знать молодая нобле́ и добродетельная девица вообще, и, я надеюсь, это было и будет для тебя полезно. – Она помолчала пару ударов сердца, вглядываясь в лицо девочки, запоминая и благословляя ее. – Можешь попрощаться с соученицами и наставниками – и любыми другими обитателями храма, с кем пожелаешь, – а потом не медли и спускайся ко входу, тебя будет ждать повозка. Вещи погрузят в нее.

Мать улыбнулась – и мягко, и горько, и удивительно светло. Поклонившись ей в знак искренней благодарности, Жозефина выпрямилась и, в последний раз соприкоснувшись с Матерью Данали взглядами – взаимное уважение, тепло и прощание, – вышла из кельи.

…Проводив взглядом проплывшую мимо створку ворот храмового подворья, она откинула голову на спинку сиденья и закрыла глаза. Разум отказывался осознавать, что мамы больше нет, а из-под век медленно вытекали соленые капли. Жозефина свернулась клубком, как раненый зверь, ее колотила дрожь – дрожь рвущейся границы между нежеланием и необходимостью осознать и принять нечто страшное, темным крылом перечеркивающее привычную, мирную жизнь.

Когда она отодвинула шторку с окна экипажа, внутрь проникли скудные лучи заходящего солнца. Они осветили личико, которое с легкостью можно было назвать миловидным, но никогда – красивым: черты его не складывались в ту завораживающую гармонию, что присуща настоящей телесной красоте. Крупные светло-каштановые кудри обрамляли изящный овал лица с высокими скулами – материнским наследием – и чуть вздернутым носом.

Девушка в последний раз судорожно вздохнула и, утерев лицо, села ровно. Выплаканная боль стала глуше, она перестала рвать сердце своими ядовитыми зубами и свернулась вокруг него давящим кольцом – но теперь от нее можно было отстраниться, давая отдых измученной душе. Вновь закрыв уже сухие глаза, Жозефина внутренним зрением вгляделась в нить времени, которая тянулась из монолита всепоглощающей и всепорождающей темноты к постоянно ускользающему моменту настоящего.

Там, далеко в сумерках, всегда окутывающих начало человеческой жизни в зеркале памяти уже повзрослевшей личности, было детство в семье нобле из тех, у кого чести куда больше золота. Дом, купленный отцом, был не слишком большим, но достаточным и уютным для всех его обитателей; в своих стенах за узорчатым кованым забором он лелеял саму молодую пару, троих детей – Жозефину и ее младших брата и сестру, с десяток слуг и столько же лошадей. Матушка, Лилия, происходила из младшей ветви старинного рода нобле де Крисси; пожалуй, было благом, что она не принадлежала к старшей ветви, славившейся непомерной гордостью и лояльностью короне, ибо всю ее перебили заговорщики во время Смены Ферзей двадцать лет назад. Наследница младшей ветви, как и мужчины совсем уж дальнего ростка рода, этой участи избежали, и, оберегая их от преследований новой короны, острие крылатого копья на гербе прикрыл собой вставший на дыбы единорог. Серебро мощного древнего рода на небесной лазури осталось, как и богатая родословная, в которой славы, битв и подвигов было больше, чем кротости, смирения и подвижничества, которые, видимо, все сосредоточились в Лилии.

Отец же, Себастьян Штерн, не отличался подобной знатностью (вообще говоря, происхождение его было весьма туманно), зато обладал высокой государственной должностью, обеспечивавшей семейство золотом и, в свою очередь, обеспеченной его живым умом, настойчивостью и смелостью, помноженными на талант алхимика. Собственно, он и поднял алхимию на небывалую высоту, собрав разрозненные наработки хиленького отростка могучего древа магических знаний и создав из них нечто совершенно новое, объединившее магию и механику; именно он вывел и сформулировал законы алхимии и развил в полноценную науку, дав ей не только скелет системы, но и плоть и кровь методов, сведений, множества разработок и еще большего числа последователей. Штерн означало «алхимия», и «алхимия» означало Штерн.

Матушку Жозефина помнила и по детским годам, когда еще носилась по дому с младшими детьми, и по своим приездам домой, и по ее письмам, написанным быстро летящим, легко читающимся почерком, пачка которых теперь лежала в ее дорожной сумке; фигура отца же меркла в сумерках, оставив в памяти только проступающее из сгущающейся темноты лицо, запах, темный жилет с непонятными вышитыми знаками поверх белокипенной рубашки и руки с несколькими твердыми шрамами. Он погиб на работе, во время эксперимента в своей лаборатории, когда его старшей дочери было пять лет. Верхушку алхимической башни разнесло в куски, и от нескольких тел – Первого алхимика и пары его помощников – не осталось даже пепла, который можно было бы похоронить.