Сразу же по окончании моста, у крайнего бекета, начинался лагерь беженцев, с обоих сторон обхвативший Пурский тракт, движение по которому было закрыто. По первому мосту пропускали только с проходной грамотой на руках. Все остальные несчастные, не имеющие такого документа, надолго застревали в этом лагере, который растянулся далеко, вдоль дороги черепов.
Завидев телеги, съехавшие с моста и миновавшие аванпост, к обозу потянулись стайки тощих ребятишек и вереница всяких оборванцев. Протягивая худые, грязные руки, люди со слезами на глазах жалобными голосами просили еды.
– А ну пошли прочь! – замахнулся на них кнутом сутулый возница.
Те в страхе шарахнулись в сторону, сбив с ног какую-то старуху.
– Да не можем мы вам ничего дать, – опечаленно крикнул бородатый мужик, сидящий на козлах рядом с возницей. – Это военный обоз, тут нашего ничего нет, а если хоть мешок пропадет, то нас петля ждет.
– Что ж вы, поганцы, творите! – рыдая, запричитала старуха, сидя в грязи на обочине и не в силах подняться. – Наши дети с голоду умирают, а вы этих душегубов кормите. Они поля наши вытоптали, деревни сожгли, скот забрали, мужиков убивают, девок насилуют. А вы, проклятые, им помогаете, еду возите. Чтоб вам сдохнуть вместе со всеми злодеями краснокожими.
Сутулый зло щёлкнул кнутом и трижды сплюнул. Поняв всю тщетность мольбы, беженцы начали расходиться кто куда. Бородатый стал нервно набивать махорку в трубку.
– Знаешь, Хмурый, когда на этот берег попадаю, меня до дрожи пробирает. Как подумаю, что наше княжество та же участь ждала, так плохо делается. Представь, сейчас бы твои ребятишки кусок хлеба выпрашивали, а их кто-то плеткой гонял.
– А ты, Нищук, вспомни, как народ Ваньку поносил, когда он ярлом стал. Некоторые его предателем до сих пор кличут. А что он предал? Только свое доброе имя, чтоб землю и людей от разорения спасти. Теперь эти бараны на юг ПуРы смотрят и прозревают, от какой беды их уберегли. Сейчас любой мостовский голодранец – здесь солидный господин.
– Так беженцы в чем виноваты?
– А ни в чем. Судьба у них такая – лиха хлебнуть. Слыхал старуху? Одной рукой хлеба просит, а другой проклятия насылает. Вот она, людская натура. Спасибо не скажут, только обругать могут. Так что всем подряд помогать – это дело пустое. О своих ближних заботься, так и хватит с тебя добрых дел.
Какое-то время ехали молча. Нищук курил трубку, уставившись в одну точку, а Филип Хмурый озирался по сторонам.
– Слышь, Никита. Где-то тут башка Дуболома висела, – промолвил возница, указывая вправо, на обочину, утыканную кольями с насаженными на них черепами. Некоторые уже были пустые, на других еще болтались белые кости когда-то отрубленных голов.
– Да ну! С чего ты взял?
– А ты не знал, что его после расправы на мосту вместе с клинками обезглавили?
– Не знал, меня тогда ранить успели, я думал, он в бою погиб.
– Нет. Он все нашего старшину подбивал бежать, чтобы клинков о засаде предупредить. А Усатый вроде сначала согласился, а потом его офицерам и сдал.
– Вон как, а ведь Дуболом у Петрича любимчиком был. Он все его в пример нам ставил.
– Мне Петрич рассказывал, что потом ему Дуболом во сне долго являлся и отрубленную голову в руках держал, просил похоронить.
– Фу-ты. Ужас какой, – Никита Нищук еще раз затянулся и передал трубку Филипу, а тот вручил ему вожжи. Ехали не спеша, держа равномерное расстояние между телегами.
