– Думаю, что можно возвращаться.
Слова были произнесены шепотом и относились они к Дуболесу. Вероятно, где-то в коре или поблизости находились насекомые, через которых он и услышал меня (а может быть, и через само дерево). Снова полет, но теперь он не вызывает положительных эмоций, усталость слишком сильна. Дуболес бережно поймал меня и положил на траву.
Адреналин подошел к концу, боевая эйфория уже давно закончилась, теперь осталась только боль и усталость. Ратибор принес воды и промыл пораненное ухо.
Еле-еле ворочая язык во рту, я все же произнес нужные слова:
– Мне надо передохнуть.
Силы, потраченные на эти слова, были последними. Сознание предпочло выключиться, заставляя организм отдаться отдыху, а не тратить силы на бесполезную болтовню.
Проснулся я только под вечер. Не знаю, сколько прошло часов, но надвигающаяся темнота определенно говорила о том, что это точно был вечер. Корни, на которых я лежал, казались мягкими и шелковистыми, возможно, это Дуболес постарался, за что моя благодарность ему была безгранична, а возможно, я слишком устал и уставшее тело любую ровную поверхность воспринимало как мягкие перины.
Первые же мои движения, направленные на подъем этого слабого тела, привлекли внимание Ратибора, который тут же подбежал ко мне.
– Я что-то пропустил? – Моя шутка выглядела несколько размытой.
– Все нормально, на нашем фронте без перемен. Птицы еще пируют, а к ним уже подтягиваются волки и некоторые другие хищники.
– Мне кажется, стоит их отозвать, – сказал я, подходя к карте.
– Почему же? Они это заслужили!
– Кто заслужил – птицы или убитые?
– И те, и другие.
– Не думаю. Если мы собираемся дальше жить в мире, пускай даже через некоторое количество боев, то к побежденным надо относиться соответственно. Только не соответственно побежденным – что хочу, то с ними и делаю – а соответственно возможной конвенции о погибших, а значит, нельзя над ними глумиться и издеваться.
– Так никто и не глумится, просто питается.
– Ты представляешь, как это выглядит со стороны? Если люди увидят в нас угрозу уничтожения их нации, они все поднимутся против нас, а уж тогда мы вряд ли победим. Мы должны стать союзниками, как я сказал сегодня для телевизоров: «мы не трогаем вас, вы не трогаете нас», – все просто.
– К сожалению, ты, по всей видимости, прав, – нехотя признал Ратибор и начал отводить птиц вглубь леса.
– Сегодня мы многих потеряли? – обратился я к Дуболесу и, не дождавшись ответа, продолжил: – Жаль, что я не сумел их спасти.
– Да, потеряли мы много наших друзей, моих друзей. Птицы, насекомые, деревья, кусты, трава… Можно перечислять и перечислять, ведь от таких взрывов трудно спастись, но вашей вины в этом нет. На мой взгляд, вы сделали все, что смогли. Просто за последнюю тысячу лет это первый раз, когда я потерял столько дорогих мне существ. – Дуболес понуро склонил ветки.
– Будем надеяться, это была их последняя попытка, хотя мне в это что-то не верится. – Я попытался сказать что-нибудь хорошее, но тут же понял: не получилось.
– Не время скорбеть. Мы помянем погибших потом, когда все будет закончено. Тебе Дуболес, необходимо продолжить выращивание деревьев, даже сейчас видно, насколько сократился наш обзор, – вмешался в разговор Ратибор, показывая на карту, на которой невооруженным глазом было видно, что он прав.
Я подошел к Дуболесу, присел рядом, прислонившись к его могучему стволу, и закрыл глаза. Мне казалось, что единение наших сердец (хотя есть ли сердце у дерева и если есть, то где оно находится?) поможет нам преодолеть все трудности, которые могут возникнуть на нашем пути. Дуболес не возражал, лишь положил тоненькую ветку на мое плечо, видимо, стараясь этим действием подбодрить или утешить.
