От треволнений пить бросил. Временно. Поначалу стеснялся. Потом взъерошился и напирать начал. С нежностью и опаской. Но Энда объятьев избегала. С ловкостью и внутренним смехом. Вальсированный говор получался. Она треплется, я слушаю и к ней на пару шажочков-стежочков приближаюсь, невзначай, мимоходом, вскользь. А эта лиса брюнеточная тут же отступает. Я вперёд, лиса назад. Я в бок, она в другой. И улыбается довольно, коза драная. Я к подобным хитрованьям не привык. Привык, чтобы сразу и в хламину. И ещё чувствовалась в ней психологическая закалка, стержень стальной, твёрдость алмазная. Если Энда принимала решение, от своего не отступала. Мне такие тоже нравятся. В общем, хит по-стразловски: хохочет, глазюки серо-зелёные, уверенная в себе и психологически выдержанная брюнетка. Главное, не оплошать. Короч, в киноцу зазвал. А она, мол, занята. Через неделину, впрочем, дала согласие. Вроде как напомнила: “Я бы с тобой не прочь в кино сходить. На ужасы”. У тебя, пишет, лицо подходящее. Шутить изволила. Айда в воскресье, грю. Сам же не верю, в собственное счастье не верю. А верить надо, иначе мимо прошмыгнёт. К тому времени я с блондинкой расстался. По взаимной ненависти.
В пять вечера базовская воротина отъехала. Суперовчарня въехала. Из кабинета фуры Горлопан вылез, задницу машинную раскрыл и своего шаи-хулуда подогнал. Мы пандус стальным листом с бортом фурным соединили. Начало разгрузочного вечера грохотом рохлей заложили. Ночники в раздевальне кроссовок нюхнули. Мне предлагали. Мол, ты после дневной, умаялся, нюхни-ка кроссовку. Ободришься! Я носок отвернул и грю, мне мама не разрешает.
Фура как фура. Принимал Свин в матроске, кладовщик. Один паллет завалили, с маринованными галактиками. Архив со Старьём скатывали. Несколько банок о твёрдость пандуса расквасилось, мокрые созвездия пёстрыми кляксами по бетону размазались. Архив со Старьём разбитое смели и тут же на себя выписали.
Под конец Старьё уверовал в себя и самолично скатил поддон с шестью, дорогие друзья, сотнями кило герыча. Скатился паллет легко. Так же легко, с разгона, шестьсот кило герыча всадили, дорогие друзья, старого дурака спиной в стену, репой в окошко, дав рохленным рулём в грудину. В первую минутную горсть, вырвавшись из геркулесового плена, Старьё пыжился не умереть от боли, и не умер. Прижимая лапы к исстрадавшейся грудке и скрючившись, отправился в раздевальню. Там опрокинул водяры. Грамм триста от бутыли отнял. Это от второй. Первую он прикончил к приезду суперовчарни.
К двум ночи всё разрешилось. Свин в матроске запер склады и рефконтейнеры на висячие, всем наградные раздал, на сияющий цветастым ворохом габариток механический педалекрут двойственной цикличности сел и в ночную мглу уехал. У него даже под седлухой два огонька краснели, подяичники. Складывалось впечатление, что Свин в матроске одержим страхом быть сбитым более тяжёлым транспортом. И габаритками обложился, как дискотечный ёж иглами. Но добился противного. Будь я водилой транспорта потяжелее, соблазнился бы, вдавил бы газовую педаль в пол, врезался бы в сияющий велик и любовался, как полетит, кувыркаясь, красивая хромированная конструкция с двумя колесами, рулём, седлом и пассажиром-толстяком, сверкающая праздничными огнями в ночной темноте и оставляющая после себя пёстрые отпечатки-химеры на глазной сетчатке. Праздник к нам приходит! Праздник к нам приходит! Праздничные игры в терминатора, модель: Т-10000 (конструктор Тимофеев), марка: Конченный ублюдок. Может, потому у меня и нет прав. Слишком впечатлительный.
