– С прибытием на Ферму «Крайтон»! – оскалился Жмых, вталкивая меня внутрь.
Сервис тоже на троечку – только сейчас мне сказали название этого гостеприимного места. Так в жалобную книгу и запишу.
– А почему Ферма-то? – решил я всё же спросить у конвоира, но тот уже закрыл за моей спиной прозрачную дверь, толщиной в пару сантиметров.
Я постучал костяшкой по гладкой поверхности – глухо. Пластик или плексиглас, поди так на глаз разбери.
– Ферма, потому что нас тут забивают, – ответил один из пижамников на повисший в воздухе вопрос. – А официальное название – пункт временного содержания чего- то там. Неважно, в общем.
Он оказался стриженным худощавым азиатом лет под сорок, с широким лицом и узкими миндалевидными глазами. Но говорил чисто, без акцента. Москвич, что ли?
– В каком смысле, забивают? – перво-наперво уточнил я.
– Как скот. У внешников наши органы на вес золота, ты не в курсе что ли?
– Чего-о?!
– Ясно, свежак, – угрюмо заключил второй обитатель палаты – заросший по глаза детина, с татуировками на запястьях.
Этот точно мог бы на кулачках с Кирпичом силушкой померяться, хоть и выглядел он болезненно. Бледная кожа, круги под глазами – что-то это мне напоминает…
– Давно здесь? – со вздохом спросил азиат.
– Чуть меньше недели, – прикинул я, и вернулся к насущному. – Так что там с органами?
– Их вырезают. Периодически.
– На кой чёрт?! Незаконная трансплантация, что ли?
– Ой, мра-а-ак, – печально протянул азиат. – Тебя как звать-то? Алёша, небось, какой-нибудь?
– Полоз меня зовут, – жёстко ответил я. – Крёстный мой – Декан, только вот сгинул он практически сразу, не объяснив мне нифига. И если тебе это кажется смешным, то давай разговор сворачивать. Нет настроения что-то.
– Значит, продвинутый немного, уже легче, – примирительно ответил широколицый. – А то рассказывать с самых основ дело неблагодарное, никто этого не любит. Многие вообще брошюрку для таких вот печатают, чтоб не чувствовать себя попугаем. Меня звать Шумахер, почему так – долгая и скучная история. Этот вот угрюмый товарищ – Сыч, он у нас за старшего.
Заросший мужик кивнул и откинулся на подушки, проворчав:
– Тише бубните. Я спать собираюсь.
– И последнего нашего сокамерника, – улыбнулся азиат, указав на третьего узника, даже не приподнявшегося с кушетки. – Зовут Похер. Прошу любить и…
– Шумахер, твою же мать, узкоглазую! – раздалось на всю камеру. – Заманал уже! Покер я, придурок ты нерусский! Радуйся, что встать не могу…
– Если я ща встану, ты и дышать разучишься, – пообещал Сыч. – Затихли все.
– Ну чего он…
– Ну, раз ты Покер, – хитро прищурился Шумахер. – То ответь, что кого кроет – флеш или фулл-хаус?
– Конь калмыцкий твою маму кроет!
– Вот о чём и речь, – совершенно не обидевшись, хмыкнул азиат. – Так и бывает с теми, кто себе имя сам придумывает. Ладно, со знакомством покончили. Давай к оградке поближе, а то, не ровен час, Сыч и правда встанет.
Мы устроились у прозрачной стены, за которой, не спеша прогуливались надзиратели с дубинками.
– Скажи мне кто, что я окажусь в тюряге, где сидят приличные люди, а охраняют их конченые уркаганы, плюнул бы тому в лицо, – признался мой собеседник после долгой паузы, пока мы наблюдали за жизнью снаружи.
Снова показались аквалангисты с каталкой, но уже с противоположной стороны колодца, метрах в сорока от нас. Пациент им попался беспокойный, умудрившийся, дёргаясь в путах, сбросить с себя белоснежную простыню. К каталке подскочили «сизые» и мигом угомонили бунтаря дубинками.
