– Кто-нибудь знает, что там?
– Никто оттуда еще не возвращался.
– Но ты же вернулся, – напомнила я.
Взгляд его карих глаз устремляется ко мне, мерцая на свету, словно лезвие.
– Меня поймали не в герцогстве Победы, поэтому и держали не в Зимней Крепости. Хотя мне кажется, что там намного роскошнее, чем в герцогстве Войны. Как и везде в герцогстве Победы.
Я вспоминаю выражение лица Гила, когда Анника впервые упомянула побег, и то, как он посмотрел на меня, когда назвал это сражением. Может, он и выжил, но вернулся из герцогства Войны не один. В его глазах виднеются призраки, которые питаются его болью. Его ненавистью.
– Как это случилось? – тихо спрашиваю я.
– Мы с Ахметом искали выживших в Лабиринте, и ситуация вышла из-под контроля, – с безразличием на лице говорит он. – Ахмет смог проскочить через границу, но меня схватили. – Его слова звучат отрывисто, словно он не собирается делиться какими-то подробностями.
– Кто-нибудь тебя искал?
– Герцогство Войны не то место, куда отправляются добровольно, – с легким раздражением в голосе отвечает он.
Видимо, ему больше нравится самому задавать вопросы, чем отвечать на них.
– Мне кажется, я бы не смогла бросить кого-то в такой ситуации, – признаюсь я, вспоминая о Мэй.
Если бы ее схватили, меня бы не волновало, в какое герцогство ее отправили Колонисты. Я бы прошла за ней до самых окраин Бесконечности.
– Я не виню ни Ахмета, ни кого-либо еще, что они не пришли мне на помощь. Во-первых, они пожертвовали бы собственной свободой ради проигрышного дела. Во-вторых, застрять в герцогстве Войны намного сложнее с тем, кто тебе дорог. Я видел друзей, которых держали связанными друг с другом и которым приходилось наблюдать, как Колонисты вырезают их плоть сантиметр за сантиметром. Видел родителей, которых заставляли выбирать, кого из детей сбросить в Огненную яму. Видел, как люди рыскали в грязи, пытаясь найти своих пропавших близких. И видел, как они находили их отрубленные головы, насаженные на пики, но все еще остававшиеся в сознании.
Тошнота подкатывает к горлу, вызывая головокружение.
– Если ты пытаешься напугать меня, то у тебя прекрасно получается.
Гил продолжает смотреть на меня:
– Правда всегда пугает. А на чем, по-твоему, держится сопротивление?
– Ты думаешь, страх заставляет людей сражаться?
– Думаю, что страх лишает их выбора.
Я поворачиваюсь к стеклянной башне. И меня опаляет холодом, даже дыхание перехватывает:
– Ты не считаешь, что я могу выбирать, сражаться или нет.
Это не вопрос, но, даже будь это так, его молчание стало бы достаточным ответом.
– Я обычный человек без каких-либо способностей, которые могли бы помочь тебе или кому-либо еще из жителей Поселения. – Я встречаюсь с ним взглядом. – Так почему тебя так волнует, буду я сражаться или нет?
– Я устал, – говорит он так, что становится понятно: признание далось ему с трудом. – Мы все устали. И чем скорее мы отыщем способ уничтожить Офелию, тем скорее все закончится.
– А если у нас не получится?
Он колеблется, а его губы подергиваются:
– Недостаточно просто выжить. Мне хочется жить по-настоящему. Иначе какой в этом смысл?
– Мне казалось, что смысл в том, чтобы оставаться в безопасности. Разве не для этого создано Поселение?
Гил смотрит на стеклянную башню, которая вращается вокруг своей оси, словно статуэтка на сломанной музыкальной шкатулке. И выглядит так, словно призраки вновь набросились на него.
