Староста сделал паузу и обвел взглядом всех селян.
– Но ведь разбойники… – раздалось тихо из толпы, – коров наших увели… разорение.
– Сейчас это связанные по ногам и рукам люди, – возразил староста, – и разве последних коров они у нас увели? Малую часть стад наших, и то Божий промысел вернул их нам. И разве нам их судить? Есть суд Божий, а если в него кто-то мало верит, то для таких есть суд королевский.
Староста снова замолчал и, тяжко вздохнув, продолжил:
– Какое страшное пожелание возникло в сердцах наших! Для человека праведного, если возникнет в сердце его худое пожелание, то равно это порочному делу. Это грех для него, и притом тяжкий. Человек праведный и помышляет праведное. И когда помышляет он праведное и неуклонно к тому стремиться, то имеет на Небесах благоволение Господа во всяком деле.
Многие в толпе пристыжено опустили головы кивая в знак согласия с говорившим. То тут, то там раздавались тяжкие вздохи сожаления о содеянном и сказанном. Староста сделал примирительный жест ладонями. Со следами усталости на лице и тихой печалью в голосе он продолжил увещевания:
– Те же, которые нечестивое держат в сердцах своих, навлекают на себя смерть и тлен, особенно те, которые любят век настоящий, заботятся сплошь о земных благах, роскошествуют в излишках своих и не ожидают благ будущих и вечных. Гибнут души их! Делают такое лишь двоедушные, которые не имеют надежды в Господе, нерадят и небрегут о своей жизни. Разве делаем мы дела, достойные предков своих? Да что там! Дети наши лучше нас самих. Пока мы с вами судимся да рядимся, они делают в простоте своей благое дело. Посмотрите на них!
Все обернулись в сторону пленных, куда и указывала рука старосты. Несколько детишек в возрасте от пяти до двенадцати лет принесли для пленных хлеб и молоко в кувшинах с широким горлом. Из-за веревок на руках пленникам было трудно удержать еду, так дети и тут помогали им, поднося ломти хлеба к их ртам и придерживая кувшины. Кто-то из разбойников не выдержал и, встав на колени, беспрерывно шептал "простите, простите" и пытался вытирать связанными руками мокрое от слез лицо. Некоторые тихо благодарили детей и низко им кланялись.
– Может хоть из-за наших детей Господь простит нам грехи, может хоть они молитвами своими вытащат нас из ада, которого мы несомненно достойны, – окончил староста и повернувшись к нам пригласительным жестом попросил последовать за ним.
– Нет! – вдруг резко раздалось над толпой сельчан, – нет такого бога! И никогда не было! А если и был, то давно бросил и забыл нас! А вы просто дураки, что продолжаете верить в эту сказку! И детей своих дураками делаете!
Так проорал на всю сельскую площадь бывший предводитель разбойников. Все его жирное тело крупно сотрясалось, лицо стало темнее ночи, а выпученные глаза заблестели, словно намазанные изнутри фосфором. Из ходившей ходуном груди выходили уже не слова, а звериный рык. Бывшие его подельники в ужасе пытались отодвинуться, отвернуться, но веревки не отпускали их дальше пары шагов, позволив лишь прикрыть собой детей от внезапно обезумевшего человека.
Староста развернулся и небольшими шагами подошел к нему вплотную. Седой старик спокойно глядел в дико вращающиеся глаза разбойника и громко, с уверенностью в каждом слове, произнес:
– Это у тебя Бога нет. А вот у Бога есть все мы, – староста обвел рукой вокруг себя и остановил её движение на разбойнике, – и ты в том числе, хочешь ты того или нет. А то, что ты сейчас стоишь здесь связанный, без чести и без совести – так это последствие твоего выбора. Уж так Господь положил, что человек вправе выбирать с кем ему быть и каким путем идти, а иначе и не человек бы то уже был, а скотина бессловесная, коли нет у него свободной воли. Ничем не лучше этих коров жил бы такой человек. Все, уводите их!
