– Мэри, дочь моя! – Знакомый голос вывел девушку из царства грёз.
– Да, мама, уже иду.
Мэри вздохнула, закрыла окно и отправилась к матери. Та ждала её в своей спальне. Это была тёмная и душная комната, обставленная в общем мрачном стиле, характерном для старинного родового имения Лоджей. Но она, однако, отличалась от спальни Мэри, как старость отличается от молодости.
В комнате у Мэри пахло свободой и юностью, а здесь стоял затхлый запах сырости. Никакие цветы или предметы туалета не оттеняли холодную чопорность этой комнаты. Стены были оклеены обоями ежевичного цвета (наверное, чтобы соответствовать названию дома). А над кроватью висели портреты, как будто перенесённые сюда из гостиной. Они располагались на стене точно в таком же порядке и представляли собой уменьшенные копии тех портретов. Миссис Лодж, казалось, доставляло странное удовольствие постоянно находиться под взглядами своих умерших родственников. Мэри же здесь чувствовала себя также неуютно, как и в гостиной.
Когда девушка вошла в комнату, миссис Лодж молча указала ей на стул рядом с кроватью. Мэри осторожно села, стараясь ни одним звуком не потревожить мать, которая страдала очередным приступом мигрени.
– Мэри, скажи Джону, пусть съездит за доктором. Но только пусть позовёт непременно мистера Сайлеса! Он точно знает, как мне помочь. Я всю ночь не спала. Мне так неприятны все эти перемены погоды, я всегда их тяжело переношу.
– Но, помилуйте, мама, какие же перемены? На улице яркое солнце и пахнет весной, и птицы поют! А у вас тут такой спёртый воздух. Думаю, и мистер Сайлес укажет вам на это. Может быть, открыть окно и проветрить дом? Вам сразу станет лучше.
– Ты хочешь, чтоб я простудилась? – и миссис Лодж нарочито громко закашлялась.
– Вовсе нет, мама.
Повисла неловкая пауза. Все попытки Мэри пробить ледяную суровость, с какой миссис Лодж относилась к дочери, оканчивались неудачей. Девушка знала, что мать её любит. Просто у ней своя, особенная любовь, которая не может выражаться в добрых словах и ласках, своё понимание добра и блага для дочери. Но иногда Мэри всё же было очень тяжело. Ей порой так не хватало этой любви и ласки. Она была похожа на цветок который растёт без солнечного света и тепла. Даже если такой цветок удобрять, ухаживать за ним, посадить его в прекрасную оранжерею и окружить уходом, но лишить тепла и света, цветок вырастет чахлым и слабым. Вот и в душе девушки жила какая-то странная, неосознанная, тоска по любви и теплу.
– Ты собираешься сегодня на прогулку? – Прервала затянувшееся молчание миссис Лодж.
Мэри промолчала, не зная, что ответить. Она собиралась сегодня к Маргарет, но не знала, как мать к этому отнесётся. Потому осторожно ответила:
– Я бы хотела сегодня прогуляться до Стоунса. Надеюсь, я вам не нужна, мама?
– Ты всегда убегаешь, когда я болею! Конечно, подруги тебе дороже родной матери! – миссис Лодж недовольно поморщилась. – Ладно, иди! Вам, молодым, конечно не понять нас, стариков, пока не придёт ваше время.
И миссис Лодж отвернулась к стенке, показывая, что разговор закончен. Мэри вздохнула с облегчением. Она бы осталась дома, с матушкой, помогла бы ей терпеть боль, дождалась бы приезда мистера Сайлеса. Но… она чувствовала, что не нужна матушке.
Переодев платье, Мэри вышла из дома и направилась в сторону Стоунса. Путь её лежал через сад, прилегавший к Блекберри Холлу.
