– Не-ет, не так, – одними губами прошептал Оникс.
«Клевета, позор…» Оставь болтовню о высоком для заседаний литературного форума. Всё будет проще, гораздо проще и страшнее. Они станут бить отца по рёбрам до тех пор, пока не сломают – либо кости, либо волю, первое – вероятнее. А потом начнут насиловать маму у него на глазах, повторяя как заведённые: «Подпишешь показания на детей – отпустим».
И плевать, что, быть может, это всего лишь игра разума, распалённого парой научно-популярных книг Насти Ветер про быт и нравы слаборазвитых цивилизаций. Больное воображение астеника-визуала отзывается на раз, и тонкие ледяные пальцы сжимаются в кулак.
Ты носишь зеркальные очки не потому, что прячешься от чужих взглядов, хакер. Ты боишься разнести на атомы то, на чём остановится твой взгляд. Особенно если он полон ледяной, смертельной ненависти. Как сейчас.
Оникс пристально щурится на верхушку башни, а потом закрывает глаза и слушает шум воды. За его спиной встаёт волна высотой в сто этажей, и рыжее закатное солнце с трудом пробивается сквозь текучую нефритовую стену. Вопреки и так немногочисленным законам физики транскода воды Реки образуют гигантскую арку, обдавая с небес здание Департамента. В соседнем квартале истошно воют сирены, а тихий голос отца укоряюще вещает что-то про геростратову славу, а потом внезапно выдаёт залихватское «Так не доставайся ж ты никому»10.
Вода заполняет башню Департамента до отказа, и Оникс трижды прищёлкивает пальцами, заставляя её покрыться ломкой ледяной корочкой, а потом промёрзнуть до самой сердцевины. С натужным скрежетом, будто ржавый танкер в доке, пирамида приземляется на площадку и медленно кренится набок. Монолитные стены башни сплошь покрыты мелкими трещинками, словно кожа стареющей звезды экрана, чья слава давно осталась в прошлом.
А потом, наверное, день на третий,
Заалеет небо ударом плети,
Слишком поздно ты, наконец, заметишь,
Оникс ловит ртом капли замерзающей речной воды и смеётся, захлёбываясь тихим стоном, царапая ногтями кожу меж ключиц. Хакер и рад бы остановиться, но уже не может. Накануне отлёта в никуда сама Река-под-рекой даёт ему вольную.
***
Фотографии внезапно оказались совсем не фотографиями. Пять минут ожидания – и с еще теплой внешней карты Андре кидает Яну во внутреннюю память файл воспоминаний. Амир Вегард оказался заядлым кинестетиком и аудиалом, а вот с визуальной частью у него было туго. И он все-таки приземлился у развороченного остова дома.
Пепел. Гарь. Черная сажа, как стекловата, скрипящая на пальцах пилота. Шорох деревьев, которые слышали крики подорванных. Ян кусает губы, но Амир, уже поймавший волну, беспощаден – он обходит квадрат восемь на восемь метров по периметру, против солнцеворота, как неверный язычник собственное капище. Где-то за изломанными яблонями в небо бьет прожектор флаера, роняя на сгоревшую жизнь призрачные голубые искры света. Груда обломков. Приехать, раскидать, докопаться до истины… И лишить себя надежды? Ну уж нет. Лучше мстить.
И Вегард, словно тоже надеясь на лучшее, сворачивает в сторону от останков дома, к почти целому гаражу. Третий аэроцикл стоит там, с помятым крылом.
Ян с тихим всхлипом ударил кулаком по стойке. Чужая боль камертоном отозвалась за ключицами, перебивая собственную, как настоящая скрипка легко гасит скрип ногтей по стеклу.
Оникс.
