Мистерии янтарного края - страница 6

И вот тут мы скажем несколько слов о его, и не только его, любви, в том числе ко всему живому. Правду говоря, «любовь» – это прекрасное русское слово, оно даже и звучит как-то благозвучно. Но когда приходится говорить о любви, как в нашем, например, случае, порой приходишь в неразрешимое недоумение.

Например, кто-то доверительно сообщает тебе под большим секретом, что он любит Бога. И такие люди действительно есть, и говорят они искренне. А какая-то девочка-одуванчик, например, весело прощебечет: «Я так люблю моего попугайчика Антошку!». И это чудесно! А кто-то из взрослых крякнет и, отвернувшись, хмуро ответит: «Что ты пристал, я занимался любовью». – Что… что… ты мне… сказал?

О, ужас! Физическое сношение в публичном доме и высшее чувство к Создателю мира характеризуется в нашем русском языке одним и тем же прекрасным словом «любовь».

Почему так произошло? Ведь упрекнуть наш богатый русский язык в лексической недоразвитости было бы несправедливым. И это правда. Но в то же самое время в чрезвычайно важных для нас и предельно интимных отношениях мы – немые. Для этого в русском лексиконе существуют только матерные слова.

Объясняется это недоразумение тем, что, несмотря на проявляемую порой разухабистость (ненормативная лексика, судя по всему, именно отсюда), русский человек по своей природе очень стыдлив. Почему стыдлив? Наверное, потому, что, сколько себя помнит, всегда жил на необъятных просторах нашей Родины, – не так, как европейцы, «друг на друге», – а также потому, что «это» всегда было для него чем-то «не от мира сего», – тайным, глубоко интимным и даже божественным. Он не понимал этого чуда и старательно обходил эту тему молчанием. И на такую исходную природную стыдливость русского человека легло тысячелетнее отношение к сексу нашей православной Церкви.

Представьте себе обычную картину для любой дореволюционной деревни, которая в воскресный солнечный день собирается на заутреню. Отдельно выстраивается опрятная очередь стесняющихся молодых людей – парней и девок, – которые должны исповедаться перед батюшкой в том, что не удержались и «согрешили» накануне Воскресенья. А мимо идут взрослые односельчане и посмеиваются.

Что это? И неужели трудно было понять, что подобные интимные и глубоко ранимые чувства молодой семьи нельзя предавать огласке и выставлять напоказ? Или Церковь, которая владеет Евангелием с удивительно сердечными словами Христа, этого не понимала? «Окаменело сердце их, слушают и не слышат, смотрят и не видят». (Мк. 4:12; 8:17).

Но ведь факт остается фактом. И неужели мы в этой книге будем использовать холодно-отталкивающее английское слово sex в том случае, когда нам придется говорить об «этом»? А говорить надо, потому что для человека это – почти «главный инструмент» для исполнения заповеди Христа, а значит, и для того, что в Церкви принято называть «спасением». Мне кажется, для любого нравственно здорового русского человека слово sex звучит мерзко. Что это за слово такое, если его можно применить одновременно к действиям новобрачных и проститутки? Это слово из какого-то инфернального мира.

«Научным эквивалентом» этого слова в русском языке является слово «пол»: пол мужской и пол женский, причем, безо всяких намеков на непозволительные действия. И ведь далеко не всякий россиянин осознаёт, что «пол» – это в данном случае не та крашенная дощатая поверхность комнаты, по которой люди ходят, и на которой, в случае чрезвычайной необходимости, можно совершить «эти» действия за неимением кровати. Русское слово «пол» – это сокращенное от слова «половина». Мужчина – это только «половина», но и женщина – тоже «половина», а вместе они – муж и жена – это единое целое, которое изначально существовало при создании нашего мира. Это уже «полный» Человек,