Мистификация Дорна. Книга 1 - страница 18



Павел Андреевич с трясущимися губами, не сдержав рыдания, вышел из комнаты. Аускультация и перкуссия по методу Шкоды утвердили меня в первом подозрении о наличии пневмонии. Не мешкая, я набрал в шприц камфоры и ввёл маслянистую жидкость под кожу на плече девочки. Когда дыхание её стало более размеренным и глубоким, я велел укрыть больную шубами и раскупорить утеплённые на зиму окна.

Застоявшийся, затхлый воздух сменился морозным, живительным. После проветривания внесли раскалённые камни в железном ящике, укрытом влажной простыней. Комната быстро наполнилась теплом, а воздух приобрёл необходимую влажность. Но девочке не становилось лучше. Её худенькое тельце источало жар. Ни натирание водкой, ни влажные компрессы не давали нужного эффекта. Лидочка умирала.

Сестра Павла Андреевича, старушка во всём чёрном, уже несколько раз подходила ко мне, спрашивая, не послать ли за батюшкой, не пора ли соборовать Лидочку. Я упорно отмалчивался. В эти мгновения, когда черты лица больной стали заостряться, холодное, тёмное сомнение, скрывавшееся до поры до времени в отдалении, вдруг проявилось и начало разрушать мою решимость.

Стряхнув с себя оцепенение, я раскрыл свою сумку и достал пакетик с байеровским порошком. Я знал, что рискую. Знал, что лекарство имеет как целительные, так и пагубные свойства для организма. Ещё Парацельс заметил, что яд может быть лекарством, а лекарство – ядом: все определяет доза вещества. В ту минуту, стоя перед постелью умирающей, я гнал от себя мысль о возможных осложнениях. Ожидаемый мною эффект должен был переломить ход болезни.

Бывают моменты, когда от сострадания врач впадает в отчаяние и в этом ослеплении не совершает тот единственный, за гранью обыденного, шаг, ведущий к спасению. Или к гибели. Шаг дерзновенный, навстречу провидению, оставляющий тебя один на один с Богом. Это и есть шаг за пределы познанного, за грань рационального, за грань самосохранения.

Я высыпал половину пакетика в стакан с тёплой водой и почти силой влил жидкость в рот находящейся в беспамятстве девочки. Когда сумерки затопили комнату, наступил кризис. Лидочка, утонувшая в «сугробах» постели, шевельнулась, вспугнув затаившиеся по углам тени. Открыла глаза, просветлевшие после отхлынувшей мути лихорадки, и попросила пить. В последовавшие две недели она медленно, но упорно выздоравливала. Молодость, питание с козьим молоком, доброе и сочувственное отношение Павла Андреевича брали верх над болезнью, не давая ей расправить свои чёрные крылья и отодвигая тень туберкулёзной инфекции. Как вы могли заметить, радость от одержанной победы подвигла меня на некоторые высокопарные метафоры. Оправданием тому может служить лишь возвышенное состояние моей души, порыв которой на короткий миг слился с предначертанным и вызволил бедное дитя из беды. Да и меня наградил счастьем. Как оказалось, ненадолго.

На Сретенье Павел Андреевич пригласил меня в кабинет, усадил в глубокое кожаное кресло и стал молча прохаживаться за моей спиной. Наконец он сел за письменный стол и тяжело взглянул из-под густых бровей.

– Евгений Сергеевич, – прервал он тягостное молчание, – Лидочка, благодарение Богу, поправляется…

Он снова замялся, отвернувшись в сторону, словно ему невыносимо тяжко было смотреть на меня.

– Милостивый государь, не сочтите за неблагодарность… – голос его звучал непривычно, словно каждое слово вызывало в нём муку, – одним словом, Евгений Сергеевич, дорогой мой, не бывайте у нас!