– Мне нравится, как просвечивает твоя кожа, когда белая промокшая ткань прилипает к телу. Как будто я подглядываю за тобой. Могу видеть то, что не должна.
– А мне нравится, что ты всегда озвучиваешь свои мысли. Как будто я могу услышать то, что не должен слышать.
– Не всегда. Ты правда думаешь, что у меня так мало мыслей в голове?
– Я хотел сказать, что ценю тебя за откровенность.
– Хорошо. Это хорошо… Что мы будем делать дальше?
– Для начала мы подадим заявление.
– На кого?
– Мы должны пожениться как можно скорее.
– Ты серьёзно, Кость?
Я беру в ладонь прядь её волос. Когда мокрые – вьются. Не мелкими кольцами – волнами. Как у той девушки, которая преследовала меня. Всегда ненавидел эти волны. У моей матери были такие же. Будто она только вышла из душа, и они не до конца просохли. В этом было что-то распутное.
– Я хочу, чтобы мы заключили брачный контракт, – откидываю прядь её волос на спину. Глажу по плечу. – Я не шучу.
Саша хмыкает:
– Я даже не знаю, обижаться или радоваться.
– Это не дань моде. Пункт, касающийся измен, необходимо рассмотреть как можно тщательнее.
– Ты мне не доверяешь?
– Себе. Я больше не хочу тебе врать.
– Хорошо, – она прислоняется ко мне лоб в лоб. – Брачный контракт нам не понадобится. Если снова изменишь мне, Костя, я расскажу полиции, где ты на самом деле был незадолго до Машиного похищения. Я расскажу им, где ты был в тот вечер, когда Анастасия Бондырева выпрыгнула из окна.
– Давай не будем об этом, – мама забирает чашку с моим недопитым кофе, и идёт к раковине.
– Я уже провела там одну ночь, – нагло вру.
– Что?! – чашка с грохотом выскальзывает.
– И почти нашла работу. Аркадий Анатольевич говорит, что это как с вождением автомобиля. Пока не поедешь в первый раз один, не перестанешь бояться.
– Вы сравнили, конечно. Страх перед вождением и… это.
– Что – это? Мне двадцать один год. Я уже взрослая. И просто хочу пожить отдельно от родителей. Как любая обычная девушка.
– Ты не обычная девушка. Это не просто попытка стать самостоятельной, как у обычных девушек. То, что случилось с тобой…
Закрываю лицо ладонями и рычу:
– Я каждый день проклинаю себя за то, что вы знаете. Не надо было ничего рассказывать. И этим дурацким полицейским надо было сказать, что я ничего не помню.
– Ты хочешь, чтобы он остался безнаказанным?
– Он остался!
Вскакиваю. Мама делает шаг ко мне. Тянет руки. Её вялые запястья отлично отражают её беспомощность, безнадёжность вообще всей ситуации. Мне становится жалко её. И стыдно за себя. Но я всё равно говорю, уже без эмоций, по инерции:
– Он остался безнаказанным. Его не нашли. Они никогда его не найдут. Мы должны перестать придавать значимость тому событию, которое произошло. Ты, если уж совсем честно. Ты должна перестать терзать меня своим чувством жалости. Очень тебя прошу об этом.
– Я постоянно прокручиваю в голове тот день… если бы я не… ты бы…
Опять эти дурацкие слёзы! Я больше не могу этого выносить! Мне хватает моего чувства вины. Эта мерзота переполняет всё моё нутро. Хлебать ещё и чужой?
– Я поживу там некоторое время. Если мне станет некомфортно, попрошу Дину приехать, хорошо?
Неуверенно кивает.
– Но скорее всего я справлюсь. А если всё и дальше будет хорошо… а я в этом уверена… – загадочно улыбаюсь. – Серёжа предложил пожить вместе.
Мама прижимает ладони ко рту, а глаза наливаются радостью.
– Это же замечательно! – победно, сквозь сжатые пальцы. – Давай позвоним папе. Он сегодня обещал быть рано. И скажем, чтобы захватил торт по дороге. Надо отметить! А Наташка знает? Господи, как же она обрадуется! Она тебя обожает! Вы ведь не будете тянуть со свадьбой?
