Мне так хорошо здесь без тебя - страница 11

Когда мы переехали в Париж, я продолжил развивать темы поп-культуры и политики; вернее, пытался – между сменой памперсов и беготней во «Франпри»[6] за перезрелыми бананами. Иногда просто устаешь держать планку. Это похоже на поддержание беседы с незнакомыми соседями по столу на чьей-нибудь свадьбе. Вы легко находите темы для разговора под аперитив и закуски, но к моменту, когда подают курятину в соусе марсала – студенистом и чуть теплом, – вы уже мучаетесь: «Господи, ну что бы еще придумать!» Сам того не осознавая, я взял тайм-аут. В отношениях с искусством. В отношениях с женой.

К чести Анны, должен заметить, что она никогда не просила меня заняться более понятными обывателю проектами. К этому я вынудил себя сам. Вернее, я чувствовал давление со стороны ее родителей и воспринял это как необходимость. В тот момент Анна еще готовилась к экзаменам, необходимым для разрешения на практику в Европе. Весь наш доход составляли продажи моих картин на коллективных выставках и смехотворная почасовая ставка за мелкую переводческую работу в конторе месье де Бурижо. Конечно, в ближайшем будущем мы должны были начать зарабатывать больше – точнее, зарабатывать из нас двоих собиралась Анна, однако в первые месяцы во Франции нас фактически содержали ее родители. Они даже внесли первый взнос за наш дом.

Сам я происходил из английской глубинки, семья моя всегда имела довольно скромный достаток, и сидеть на шее у тестя с тещей мне было, мягко говоря, не по нраву. Мы с Анной видели себя этакими братьями по оружию, образованными, спокойными и бесстрашными. Мы хотели делать все по-своему. Мы прежде обходились без чьей-либо помощи и не видели причин вдруг начать принимать ее.

Все изменилось, когда мы начали смотреть жилье, стоимость которого была нам в тот момент по карману – неуютные однокомнатные квартирки на последних этажах безликих домов в районах, в которых страшно ходить в одиночку по темноте, а ведь Анна была уже на седьмом месяце беременности. В таком месте мне даже негде было бы хранить свои рабочие принадлежности, не говоря о том, чтобы творить. У Анны начались кошмары, в которых она видела себя не только фигурально прикованной к ребенку, но и буквально – к стенам квартиры, обреченная навсегда стать неработающей мамашей.

И как-то в субботу после обеда в гостях у мадам и месье де Бурижо нам предложили поехать взглянуть на небольшой таунхаус в четырнадцатом округе Парижа – три этажа, ухоженный пятачок земли под сад и незаконченное рабочее пространство на втором этаже, которое вполне могло подойти под студию. Я вошел в эту просторную, залитую светом комнату и внезапно пожелал, чтобы Анна умерила гордыню, перестала отказываться от своей голубой крови и как блудная дочь вернулась под родительское крылышко.

И Анна сдалась. Мы оба сдались. Приняли деньги от де Бурижо и начали новую жизнь. Анна в принципе была более прагматична, чем я, поэтому не испытывала никаких угрызений совести по этому поводу. Она отплатила родителям за щедрость – приложила все усилия, чтобы стать самой лучшей матерью, дочерью и адвокатом. Меня же эта подачка повергла в глубочайший стыд, который рос и рос внутри, заставляя чувствовать себя ущербным во всех отношениях.

Примерно тогда я начал искать возможности продемонстрировать свои работы в Париже. Хотя ряд моих объектов и инсталляций экспонировались на различных групповых выставках в Европе, я никак не мог найти галериста, который согласился бы устроить мне персональную выставку.