Я сидела напротив него, чувствуя, как горячие струйки воды все еще стекали по коже, а полотенце едва удерживалось на месте. В комнате снова стало тихо, и я не знала, что должно произойти дальше.
Лазарев снова смотрел на меня так, как в тот день в клинике, когда его взгляд впивался в каждую деталь моего лица. Только теперь его глаза медленно, почти изучающе, скользили по моему телу. Он останавливался на каждом изъяне, на каждом шраме, как будто пытался собрать воедино все кусочки мозаики, которую я так долго пыталась скрыть. Его взгляд задержался на моих плечах, исхудавшем торсе, на шрамах, которые разрисовали мое тело. Казалось, что он не мог отвести глаз от следов, которые оставила боль.
Он подошел ближе, и я замерла. Его прикосновение к моей руке было неожиданно мягким, но я чувствовала, как его пальцы скользнули по моим запястьям, остановившись на глубоких шрамах, оставленных не только физической, но и душевной болью. Его брови нахмурились, и в его глазах мелькнуло что-то, похожее на обеспокоенность.
– Что с тобой произошло? Кто это сделал? – его голос прозвучал тихо, почти сдержанно, но в нем была отчетливая нотка беспокойства. – Эти шрамы… Кто тебя ранил?
Его слова, казалось, вырвали что-то внутри меня, что я так долго пыталась удержать. Я почувствовала, как волна дурноты начала подниматься, словно тьма начала окутывать меня изнутри. Мое тело дрожало, озноб пробирал до самых костей, а мысли закружились в дикой неразберихе. Все эти шрамы… Они были моими. Моими воспоминаниями, моими ранами, которые я не могла позволить кому-то забрать. Я резко вырвала руку из его мягкого, но цепкого захвата и отшатнулась, словно дикая кошка, загнанная в угол.
– Не трогай их! – мои слова прозвучали громче, чем я ожидала. – Не смей их трогать. Это мое… Мои воспоминания, и ты не имеешь права их касаться. Я не отдам их тебе… Ничего не отдам.
Каждое слово вырывалось из меня с такой болью, что я почувствовала, как слезы подступают к глазам, но я не позволила им вырваться наружу. Эти шрамы – моя история, мои переживания. Я жила с ними слишком долго, чтобы позволить кому-то, даже ему, прикоснуться к ним.
Он тянулся ко мне. Зачем? Внутри все оборвалось от страха. Я не могла понять, что происходит, но знала одно: ничего хорошего ждать не стоило. Лазарев был не тем добрым дядей, которым мог показаться. В его движениях, в его взгляде было что-то, что напомнило мне их – тех, кто когда-то сломал мою жизнь. Этот ужас, эти руки, что тянулись ко мне, как будто хотели вырвать последние остатки души. Он такой же, как они. Точно такой же. Теперь я разозлила его, и за это последует наказание. Непременно. Наказание было всегда – за любую слабость, за любой неосторожный шаг, за любое проявление воли.
Мир вдруг сжался до размеров комнаты, стало трудно дышать. Я почувствовала, как сердце колотится в груди, разрываясь от страха, и единственное, что я смогла сделать – это попытаться спрятаться. Я сорвалась с кровати, но ноги отказались меня держать. Я упала на мягкий ковер, и это стало последним убежищем от надвигающейся угрозы. Моя голова ударилась о пол, но я даже не почувствовала боли. Все, что было вокруг, померкло. Я сжалась в комок, закрыв голову руками, как делала это в детстве, когда надеялась, что если спрячусь достаточно хорошо, то меня не найдут. Но это не срабатывало тогда, и не сработает сейчас.
