За ужином Петто старался быть собой: расспрашивал Аню о ее переводах, обсуждал какие-то бытовые мелочи, но разговор клеился плохо. Он то и дело ловил себя на том, что прислушивается к звукам снизу или бросает быстрый взгляд на темное окно. Аня тоже была немногословна, погруженная в свои мысли.
Когда они уже пили чай, Аня вдруг тихо сказала, глядя на свою чашку:
«Я сегодня еще один тест сделала. Утром. Другой фирмы».
Петто замер, его сердце снова пропустило удар, но на этот раз от совершенно иного чувства – от затаенной надежды. Он поднял на нее глаза.
Аня медленно подняла взгляд, и на ее лице расцвела та самая улыбка, которую он видел утром, но теперь она была еще ярче, увереннее, и в глазах стояли слезы радости.
«И он тоже положительный, Петя, – прошептала она. – Две четкие полоски. Никаких сомнений».
Мир вокруг словно взорвался фейерверком. Весь страх, все сомнения, все видения стариков и запахи тлена – все это мгновенно схлопнулось, исчезло, вытесненное волной чистого, оглушительного счастья. Он вскочил из-за стола, подхватил Аню на руки и закружил по маленькой кухне, смеясь так громко и свободно, как не смеялся уже очень давно.
«Да! Да! Я знал! Мы знали!» – повторял он, целуя ее в щеки, в лоб, в губы.
Аня смеялась вместе с ним, прижимаясь к нему, и слезы катились по ее щекам. Все тревоги и страхи последних часов казались теперь далекими и нереальными, как дурной сон. Вот она, настоящая реальность – его жена, их будущий ребенок, их дом. Это было то, ради чего стоило жить, то, что имело значение.
«Ты будешь папой, Петя», – сказала она, когда он наконец поставил ее на пол, но продолжал крепко обнимать.
«А ты мамой», – ответил он, глядя в ее сияющие глаза. – «Восьмое поколение Вороновых…»
Он был без ума от счастья. Все остальное отступило на второй план. Архив с его тайнами и призраками, странные заказы, пугающие предчувствия – все это казалось теперь мелким и незначительным по сравнению с этой огромной, светлой новостью. Он снова чувствовал твердую почву под ногами. У него был якорь. У него была причина быть сильным, быть нормальным, защищать свой мир от любых теней, реальных или воображаемых.
В тот вечер он больше не думал о Глухом проулке или старике-архитекторе. Он думал о будущем. О маленькой кроватке в углу спальни, о бессонных ночах, о первом слове, о том, как он будет рассказывать своему сыну или дочери истории – но не страшные истории из пыльных архивов, а волшебные сказки из тех самых книг, которые он так любил читать перед сном. Счастье было таким полным, таким всеобъемлющим, что казалось, никакой тьме не под силу его омрачить.
В ту ночь Петто спал крепче, чем за последние несколько дней. Образ старика за столом и жуткие истории из дневника приказчика Смирнова все еще таились где-то на периферии сознания, но были отодвинуты на задний план сияющей радостью от подтвердившейся беременности Ани. Это новое знание действовало как мощный оберег, как источник невиданной прежде силы и решимости. Он не просто хранитель пыльных бумаг; скоро он станет отцом, защитником новой жизни. И это меняло все.
Лежа в темноте рядом с мирно спящей Аней, он думал. Думал о Фальтико, о его скрытых шрамах, о странностях, которые начали просачиваться в его упорядоченный мир. Раньше он испытывал страх, желание отстраниться, спрятаться в своей скорлупе. Теперь же, подпитываемый счастьем и новым чувством ответственности, он ощущал иной импульс. Не просто любопытство, а необходимость понять. Разобраться в том, что происходит с его городом, с его историей. Ведь этот город должен был стать домом для его ребенка, и Петто не хотел, чтобы этот дом таил в себе необъяснимые, зловещие угрозы.
