MOBY. Саундтрек моей жизни - страница 43

Я присел на старое упавшее дерево. На другом его конце сидела белка, что-то ела и смотрела на меня.

– Извини, – сказал я белке, и она сбежала. Я не был уверен, приняла ли она мои извинения.

Я огляделся. По деревьям пробегали последние лучи заходящего солнца.

– Боже, – громко сказал я, – что я должен делать?

Я прислушался, но услышал только звуки леса: тихий шум, производимый ветром, белками и миллионом насекомых. И подумал: «Я должен делать то, что могу». Здесь, в лесу, у всех было свое место, и все делали то, что должны.

Я не обязан поджигать или взрывать лаборатории, проводящие тесты на животных. Я не обязан сбрасывать со скал вивисекторов, владельцев скотобоен и христиан, которые едят мясо. Мир полон боли, причем по большей части – боли, которой можно было бы избежать. Смерть неизбежна, а вот страдания – другое дело.

Я стал молиться:

– Боже, помоги мне сделать то, что ты хочешь, чтобы я сделал. Твое желание будет исполнено.

В сумерках я вернулся обратно в ретрит-центр. Если я собираюсь всю жизнь бороться за права животных, понял я, мне нужно быть умным и мыслить стратегически. Я хотел только кричать на людей и говорить им, что они неправы. Но чем громче кричишь, тем меньше тебя слышат.

Я вернулся обратно в столовую, и ко мне подошла Лаура.

– Извини, что разозлилась на тебя, Моби, – сказала она.

– Извини и ты меня, Лаура, – сказал я.

– Смотри! – воскликнула она, показав на блюдо с салатом, картошкой фри и «Джелло». – Я ем по-вегетариански!

Я не решился рассказывать ей, что «Джелло» делают из соединительной ткани, связок и копыт коров, так что лишь ответил:

– Отлично, Лаура!

Через час я, надев фартук, мыл посуду в лагерной кухне. Я отмывал тарелки, покрытые говяжьим и куриным жиром, и кидал косточки и сгустившийся жир в переполненные мусорные мешки. «Это моя работа, и она отвратительна», – сказал я себе, снимая синие посудомоечные перчатки, чтобы завязать черный пакет, полный куриных костей и жирных бумажных тарелок. «Я хочу, чтобы эта работа была легкой, – подумал я, унося перемазанный жиром мешок в мусорный контейнер, – но она нелегка».

В Нью-Йорке повсюду можно было встретить бездомных, а Иисус дал христианам довольно ясное указание ухаживать за бездомными: «Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне». Поэтому каждый день я выходил из квартиры с мешком четвертаков, готовый отдать их каждому, кто попросит денег. У меня была регулярная работа диджея, я зарабатывал около 8000 долларов в год, так что решил, что могу себе позволить отдать пятьдесят центов или даже целый доллар любому, кто просит милостыню.

Некоторые бомжи были душевнобольными – они ходили по улице и проклинали воздух: «Иди на хер, проваливай на хер, заткнись, я сказал! Заткнись, сука бл*дь, заткнись уже!» Сумасшедшие бомжи редко с кем-то говорили, кроме своих личных демонов. Они пугали своей непредсказуемостью. Иногда, помогая им, можно было увидеть, кем они были до болезни. Но потом их лицо искажалось гримасой боли, и они начинали орать: «Не подходи ко мне, сатана! Отойди от меня! Е*ать нах*й!» Я отходил, поднимая руки в универсальном жесте, обозначающем «Я не желаю тебе зла, безумец, пожалуйста, не надо резать меня ножом». Кроме того, меня как христианина весьма задевало, когда меня называли сатаной.

Самыми дружелюбными были бездомные пьяницы. Иногда они говорили: «Можешь немного помочь мне с деньгами? Я хочу поесть». Сразу становилось ясно, что они врут, потому что если предложить им вместо денег еду, они тут же оскорблялись: «Эй, просто дай мне денег, а?» Иногда они даже пробовали совершенно честный подход: «Дружище, я бы мог тебе наврать, но мне нужны деньги на пиво».