Моцарт и Сальери. Кампания по борьбе с отступлениями от исторической правды и литературные нравы эпохи Андропова - страница 32

Вообще позиция в отношении перипетий личной жизни А. Толстого – удивительна. Он нетерпим и категоричен в оценках, пристрастен в своем отношении к мемуарным источникам и похож скорее на третейского судью в китайской драме, чем на жизнеописателя129.

С удивительным для биографа пристрастием рассказана в последней части рукописи история разрыва А. Толстого с Крандиевской и новой женитьбы. Биограф мог взять на себя либо роль судьи, либо роль хроникера, но непонятно, зачем ему брать на себя роль общественного обвинителя, да еще в столь щекотливом деле, делать из А. Толстого жертву мотовки-жены, злостной растратчицы его денег, толкавшей его на халтуру и т. д.130

Любопытно, что всего труднее дается автору рукописи позиция историка. Это сказывается и в рассказе о работе над Петром, и в рассказе о работе над Иваном Грозным. Точка зрения, принятая А. Толстым, мгновенно становится для автора единственно возможной. Когда же писательская концепция Петра проиллюстрирована известными формулировками Сталина, вопрос предполагается окончательно решенным. Идея множественности подходов к историческим событиям (как и к объяснению перипетий личной жизни), по-видимому, автору рукописи остается принципиально недоступной131.

Хотелось бы освободить рукопись и от наивных анализов «творческого состояния» его героя в момент работы. Я имею в виду такого рода описания: «Работая над этим стихотворением, Толстой представил себе „грохот ударов и взрывы гранат“, „клубы дыма в пыли“, представил себе „серые тени жестоких солдат“, стрелявших в жаждущих свободы и братства людей, с оружием в руках отстаивающих правду „гордых, великих, свободных идей“, представил себе рыдающую мать, держащую на руках убитого сына, „милого мальчика“, мечтавшего „проникнуть в людскую печаль“…»132 и т. д.

В описании отношений А. Толстого с современниками и друзьями автор рукописи идет чаще всего одним и тем же путем – герои пересказывают друг другу очень длинно свои письма и статьи. <…> Здесь вновь встает вопрос об источниковой базе биографа. Она представляется очень узкой…133

Биограф любит своего героя, это важно; будем надеяться, что любовь станет в процессе работы менее «слепой» и более «разумной». <…> Все же пока вместо героя в рукописи чаще выступает вперед хорошее к нему отношение биографа. Этого, конечно, мало134.