Мне помнится, что я видел желтые сапоги гусар венгерской дворянской гвардии. У меня еще сохранилось в памяти смутное представление о лагере Финляндской дивизии, пришедшей на осенние маневры в Гатчину; стрелки были поставлены на передовые линии в лесу; я был этим поражен так же, как и всем порядком лагеря того времени. Помню также, как несли первые штандарты кавалеров Мальтийской гвардии.
То были серебряные орлы, держащие с помощью цепочек малиновую полосу материи с серебряным на ней крестом ордена Св. Иоанна. Во время происходившего на Гатчинском дворе парада отец, бывший на коне, поставил меня к себе на ногу. Однажды, когда я был испуган шумом пикета Конной гвардии, стоявшего в прихожей моей матери в Зимнем дворце, отец мой, проходивший в это время, взял меня на руки и заставил перецеловать весь караул.
Пока я числился в Конной гвардии, носил курточку и панталоны сперва вишневого цвета, потом оранжевого и наконец красного, согласно различным переменам в цветах парадной формы полка. Звезда Св. Андрея и крестик Св. Иоанна были пришиты к платью: при парадной форме лента носилась под курточкой, иногда же – супервест[2] Св. Иоанна из золотой парчи с серебряным крестом под обыкновенной детской курточкой.
Отец мой нас нежно любил, и однажды, когда мы приехали в Павловск, я увидел его, идущего ко мне навстречу со знаменем у пояса, которое он мне подарил и которое в то время так именно носили; другой раз обер-шталмейстер граф Ростопчин, от имени отца, подарил мне маленькую золоченую коляску с жокеем и парою шотландских вороных лошадок.
В это время я познакомился с детьми госпожи Адлерберг: дочь ее, Юлия, была 8 годами старше меня, а сыну, Эдуарду, пять лет. Я шел по Зимнему дворцу к моей матушке и там увидел маленького мальчика, поднимавшегося по лестнице на антресоли, которые вели из библиотеки.
Мне хотелось с ним поиграть, но меня заставили продолжать путь; в слезах пришел я к матушке, пожелавшей узнать причину этих слез, – приводят маленького Эдуарда, и наша 25-летняя дружба зародилась в это время. Сестра моя в то же время нашла в лице Юлии подругу, которая 25 лет спустя должна была сделаться гувернанткой моей старшей дочери.
Образ нашей детской жизни был довольно схож с жизнью прочих детей, за исключением этикета, которому тогда придавали необычайную важность. С момента рождения каждого ребенка к нему приставляли английскую бонну, двух дам для ночного дежурства, четырех нянек или горничных, кормилицу, двух камердинеров, двух камер-лакеев, восемь лакеев и восемь истопников.
Во время церемоний крещения вся женская прислуга была одета в фижмы и платья с корсетами, не исключая даже кормилицы. Представьте себе странную фигуру простой русской крестьянки из окрестностей Петербурга в фижмах, в высокой прическе, напомаженную, напудренную и затянутую в корсет до удушия. Тем не менее это находили необходимым.
Лишь при рождении Михаила отец мой освободил этих несчастных от столь смешной пытки. Дежурные дамы находились ночью при детской кроватке, чередуясь между собой в течение лишь первого года, по прошествии которого они присутствовали только днем, на ночь же оставались няньки с одной горничной.
Когда нас возили на прогулку в экипаже, что при жизни Императрицы никогда не случалось без предварительного ее разрешения, а после ее смерти – без позволения графини Ливен, то мы, т. е. я с сестрою, обыкновенно выезжали в полдень; впоследствии, когда сестра стала выезжать одна, я катался вместе с Михаилом.
