Это было в один из вечеров, когда мой отец, проходивший всегда через спальню, дверь которой Кутайсов ему открывал с внутренней стороны комнаты, дал мне пачку гравюр, которую он держал под мышкою; гравюры эти представляли нашу армию в прежней форме; фигуры были такие же, как они изображены в коллекции прусской армии времен Фридриха II.
Одно из последних событий этой эпохи, воспоминание о котором будет для меня всегда драгоценным, это удивительное обстоятельство, при котором я познакомился со знаменитым Суворовым. Я находился в Зимнем дворце, в библиотеке моей матери, где увидел оригинальную фигуру, всю увешанную орденами, которых я не знал; эта личность меня поразила. Я его осыпал множеством вопросов, а он стал передо мной на колени и имел терпение все показать и объяснить.
Я видел его потом несколько раз во дворе дворца на парадах, следующим за моим отцом, который шел во главе Конной гвардии. Это повторялось некоторое время каждый день. По окончании парада мой отец свертывал знамя собственноручно. Я помню также несколько не удавшихся парадов. Мой отец несколько раз заставлял проходить неудачно парадировавшую гвардию.
Часть лета мы проводили обыкновенно в Царском Селе. Помню там парад и учение на дворе. Под колоннадой, близ аркад, находился артиллерийский пикет, который шел в караул под начальством офицера; я помню, что присутствовал при его смене; одна батарея была расположена близ спуска к озеру.
Как мне кажется, именно в это время скончалась маленькая Великая Княжна Мария Александровна в новом дворце; я был у нее перед ее смертью один или два раза. Припоминаю также парад Семеновскому полку во время моего пребывания в Петергофе и о происшедшем от удара молнии взрыве порохового погреба в Кронштадте. Когда произошел взрыв, я находился в портретной комнате близ балкона.
Надо думать, что чувство страха или схожее с ним чувство почитания, внушаемое моим отцом женщинам, нас окружавшим, было очень сильно, если память об этом сохранилась во мне до настоящего времени, хотя, как я уже говорил, мы очень любили отца и обращение его с нами было крайне доброе и ласковое, так что впечатление об этом могло быть мне внушено только тем, что я слышал и видел от нас окружавших.
Я не помню времени переезда моего отца в Михайловский дворец; отъезд же нас, детей, последовал несколькими неделями позже, так как наши помещения не были еще окончены. Когда нас туда перевезли, то поместили временно всех вместе, в четвертом этаже, в анфиладе комнат, находившихся на неодинаковом уровне, причем довольно крутые лестницы вели из одной комнаты в другую.
Отец часто приходил нас проведывать, и я очень хорошо помню, что он был чрезвычайно весел. Сестры мои жили рядом с нами, и мы то и дело играли и катались по всем комнатам и лестницам в санях, т. е. на опрокинутых креслах; даже моя матушка принимала участие в этих играх.
Наше помещение находилось над апартаментами отца, рядом с церковью; смежная комната была занята англичанкою Михаила; затем, по порядку, следовала спальня, комната брата, общая столовая и находящаяся непосредственно над спальнею отца и чрезвычайно похожая на нее – моя спальня; рядом с нами помещались сестры, и смежную круглую угловую комнату занимала сестра Анна; за моей спальней находилась темная витая лестница, спускавшаяся в помещение отца.
Помню, что всюду было очень сыро и что на подоконники клали свежеиспеченный хлеб, чтобы уменьшить сырость. Всем было очень скверно и каждый сожалел о своем прежнем помещении в Зимнем дворце.
