– Так что же его бояться? – все с той же наивностью спросила подружек Настя. – Он совсем не страшный.
– Вот так «не страшный»! Это тебе обошлось! Погоди, он забалует в другой раз, сажей измажет. Ты не гляди, что у него борода, он еще молоденький, только лохматый, как медведь, из него волос лезет, как из зверя.
– Видишь, его прозвали Гурьяныч, как мужика, хоть ему еще и с парнями можно на улице водиться.
Девушки рассказали, что Гурьян в самом деле молод, ему еще нет и тридцати, и что жил он со старухой, дальней родственницей, да та померла.
– У них вся семья перемерла. Сам он из староверов, но с башкирами якшит – дружит, по-нашему. Свою старую веру позабыл, только за бороду еще держится.
Настя уже слыхала, что староверы с башкирами сходятся; для них что никониане, что мусульмане – один черт.
– Ох, он и здоровый! На ярмарке медведя поборол.
– На пруд купаться ходит. Люди видели, сказывают, как медведь, смотреть страшно, – рассказывала Олюшка.
– Ах, стыд какой! – завизжали девки.
– Этот Гурьяныч, по прозванию Сиволобов, – первый мастер на заводе и всех старых превысил.
– Он не вдовый? – спросила Настя.
– Нет, холостой… А тебе что?
– Да просто так, – не смущаясь, ответила Настя.
– Нет уж, видно, тебе понравился.
Тут Настя покраснела.
– Как, не боишься?
– Да он, видать, смирный.
– А погляди, как он на башкирских праздниках бушует. Начнет на сабантуе бороться, кидает людей о землю.
– Ты не видала, как башкиры на празднике с завязанными глазами палками бьют горшки? Это у них разные игры такие. Башкиры орут, обвяжут ему лицо – смотреть страшно: все боятся, что он подглядывает. Все равно Гурьян как дубиной размахнется – черепки летят.
– Что же тут худого?
– А ты что заступаешься?
– Да просто так.
– Вот смотри, скажем ему…
– На гулянку придет – половицы ходуном ходят. У Залавиных на свадьбе топнул – доски в подполье продавил.
На другой день Гурьяныч, умытый, в новой рубахе, пришел, сел на камень на лужайке и стал смотреть на девушек.
– Ты только не балуй, – говорили ему.
Он смешно почесал бороду.
– Жениться будешь? – подсела к нему Олюшка. – Возьми меня. Нравлюсь?
– Все хороши…
– Эх, Гурьян, что я знаю… Хочешь, тебе скажу? Только смотри молчи, не подавай виду. – Олюшка прыснула.
Лицо Гурьяна обмякло.
– Ну, скажи, скажи, чего давишься?
– Куликовых племянница в тебя влюбилась… Настька! Ей-богу!
Олюшка лукаво взглянула на мастера.
– А тебе нравится она?
Гурьяныч нахмурился и вдруг, подняв лицо и почесав нос кулаком, подмигнул.
– Еще не знаю! Надо приглядеться.
Однако заметно было, что он сильно смущен.
Девушки обступили его.
Ольга вдруг схватила Настю и подтолкнула ее вперед.
– Ну вот, посиди с ним.
Девушки быстро переглянулись и вдруг со смехом разбежались во все стороны. Даже обычно смирная Катюша Запевкина, сидевшая напротив Гурьяныча на другом камне, сорвалась с места и умчалась на скалы, как горная коза.
– Посидите вдвоем! – радостно крикнула она сверху.
Настя, нимало не стыдясь, что осталась вдвоем с Гурьяном, присела с ним рядом.
– Скоро уж плотину откроют, вода пойдет, – сказал Гурьян.
Разговор с плотины перешел на завод, потом на доменную печь. Стал Гурьян рассказывать. Откуда только взялись слова!.. А Насте любо слушать. В разгар беседы вернулись подружки, и у Гурьяна вдруг язык отнялся.
– Ну, я пошел! До свиданьице! – поклонился он, снявши картуз.
Девушки диву дались.
– Он уж из-за тебя и кланяться научился, – изумленно сказала Олюшка.
