Мои драгоценные дни - страница 5

и заканчивалась поэма поучительно:

Сейчас эту поэму можно свободно прочитать в Интернете, правда, без концовки…

Так же впоследствии мы с мужем, поэтом Владимиром Савельевым, выкупили у машинистки воспоминания Надежды Мандельштам, прочитали за ночь «Жизнь и судьбу» Василия Гроссмана, за две ночи – солженицынский «Бодался теленок с дубом»… Были и еще удачные прочтения.

Во мне всегда жило врожденное чувство межпоколенческих границ. Худощавый, невысокого роста, Михаил Аркадьевич казался мне по сравнению с моим моложавым отцом, его ровесником, – стариком, а между тем в 1962 году ему ещё не было шестидесяти. В конце пятидесятых он искал в стихах подтверждения не кончающейся молодости. Одно из лучших стихотворений того времени, на мой взгляд:

И снова – 1962 год, с которого всё в моей литературной судьбе завертелось.

В назначенный день я возникла у светловского подъезда на полчаса раньше времени. Было по-осеннему зябко, небо хмурилось в предчувствии то ли дождя, то ли раннего снега, дул пронизывающий ветер. Я стала прохаживаться вдоль дома – туда и обратно, стараясь не смотреть на окна первого этажа, чтобы Светлов, если вдруг выглянет, не подумал: «Пришла раньше срока и вышагивает тут мимо моих окон…». Пока дождалась опоздавшую ещё на полчаса Аллу Стройло, продрогла до костей. Наконец она, запыхавшись, показалась во дворе дома на Аэропортовской.

М. Светлов со своей копией – куклой Мальчиш-Кибальчиш. Такой подарок сделали ему к 60-летию артисты кукольного театра. 1963

Мы позвонили в дверь квартиры. Открыл Михаил Аркадьевич. Я как-то неловко стала высвобождаться из пальто – пальцы застыли, и я с трудом расстегивала пуговицы. Глянула в зеркало: моя смуглая физиономия стала и вовсе синюшного цвета. Полезла в сумочку – за румянами. Светлов скептически проворчал:

– Сотри, старуха, тебе не идет. Всё равно что яблоко нарумянить.

Смутилась окончательно. Стерла поспешно со щек румяна – чуть ли не вместе с кожей.

Светлов продолжал не без иронии:

– Там, на кухне, у меня печенье и яблоки – ко мне тут до вас обеих заходили ещё две куртизанки, от них остались, грызите, только яблоки сначала вымойте.

От угощенья мы отказались и вошли в небольшую продолговатую комнату, у левой стены которой стояла тахта, у стены напротив – торцом к окну – письменный стол, между тахтой и столом – кресло. Кажется, был ещё слева у двери круглый стол. Светлов протянул руку за моими листками и кивнул нам – «садитесь». Я присела на краешек тахты, Алла Ивановна – рядом со мной, время от времени толкая меня локтем в бок, дескать, не дрожи.

Перелистав стихи, мэтр отложил листки на письменный стол:

– Вот что, старуха. Я вообще стихи молодых авторов у себя не оставляю, возвращаю, и так полки забиты…

Я с готовностью закивала головой, что означало: да, да, конечно, я понимаю, – и протянула руку, чтобы забрать стихи.

Он отодвинул листки от края стола и пожевал губами:

– Но твои я оставлю. Хочу ещё раз перелистать, друзьям покажу… А теперь ступайте обе, – и с этим он выпроводил нас со Стройло за порог.