Но и этот человек, его зять, тоже был теперь тем, кому подчинились люди. Кто бы они ни были. Сегодня рабы, завтра… нет, сразу завтра не получится. Через поколение, через два, три – начнется отсчет. Пятьдесят, шестьдесят тысяч человек смотрят на Мозе если не как Бога, то как на пророка и предводителя. Они не зовут его Тутмосом [10], зовут Мозе. Да, они зовут своего пророка «малышом», «мальчиком», ведь это и есть «мозе» по-египетски. Составная часть имени стала полным именем, только звучит иначе, не так, как звучит в устах египтян. Они говорят «Моше». Это, правда, не самое важное. Важнее то, что мальчик и впрямь уж не мальчик. Он вырос куда более, чем можно было предположить. И, кажется, надо дать ему ответ. Просто потому, что уже надо. Ещё полтора, два, тем более три года назад можно было бы отмахнуться, как от мухи. А сегодня надо ответить. Он это заслужил…
– Я расскажу тебе, Джехутимесу.
Жестом руки он предложил Тутмосу-Мозе устроиться на подушках. Мозе не возражал, впрочем, опускаясь, поморщился недовольно: напоминали о себе старые раны, плохо гнулась нога, и в боку тянуло. Прилегли. Но долго молчали. Им подали вино, и фрукты, и сладости. Когда удалились все, и Сепфора, тревожно выглядывающая из-за угла, тоже была изгнана отцом движением то ли глаз, то ли бровей, он начал свой рассказ. Временами, когда уставал, прикладывался к чаше, черпая в ней то мужество, то источник вдохновения. Мозе же забыл обо всем. Он устремился всем своим существом к тому, что было его прошлым. Настолько давним прошлым, что он его не знал. Такое давнее своё прошлое не помнит никто из людей. Но, по крайней мере, есть вокруг те, кто расскажет. Ему же, Мозе, дорога в прошлое была совсем закрыта до сегодняшнего дня. Он испытывал небывалое волнение и подъём…
– В могущественном городе лучезарного Атона, великом в своём очаровании и полном богатств, узрел ты свет, Джехутимесу. Вас было двое, сын мой. Два мальчика у матери, которая любила вас безмерно, но очень недолго. Просто потому, что не дали, а она бы хотела…
Мозе взволновался донельзя. Он встал на колени; руки сжимали подушку, шитую золотом; по лбу катились капли пота. Внимательный наблюдатель заметил бы проблеск догадки, полыхнувший в глазах, но всё еще не подтвержденной догадки, а спросить он не осмеливался, не мог; губы сводило судорогой.
Но Мери-Ра на Тутмоса не смотрел. Он тоже ушёл в прошлое. Быть может, не столько в прошлое Мозе, сколько в своё…
– Для тех, кто приветствовал рождение детей фараона в то мгновение, настал трудный час. Час, когда решалось многое в судьбе Кемет и его людей. Мальчиков было двое. Впервые два наследника оказалось у страны, рождённых одною женщиной, когда её час настал. Но не было ещё, чтоб у Кемет стало в один час сразу две судьбы.
– Я – сын фараона? – спросил Мозе потрясённо. – Я – брат Тутанхатона? [11] Близнец! Мери-та-Атон знала, и потому, потому ласкала, потому берегла… Но почему? Почему я здесь, когда так? Ты, жрец? Ты, любитель решать за других? Это ты?!
Мозе вскочил на ноги. На лице его изобразилось крайнее негодование. На сей раз он не почувствовал ни того, как плохо разогнулась нога, или как потянуло в боку слева. Не до того было. Он чувствовал, что вздулись жилы на лбу, и слышал биение крови в ушах.
Но жрец даже не видел Мозе. Глаза в лучах множества морщин были погружены в прошлое, которое он как раз видел, но которое недоступно было его собеседнику. Впрочем, он ответил своему зятю, ответил уклончиво, сказал полуправду:
