Теперь-то я, конечно, понимаю, что сюда она сбегала. Укрывалась в мастерской даже во время единичных визитов дяди Билла и тети Розы – ненавидела его безобразную инвалидную коляску и пустые штанины. Как только все допивали чай и отец доставал фотоальбом – вероятно, чтобы избежать неловкого молчания, – мама вставала и уходила в мастерскую под предлогом недоделанных венков. Я вытягивала шею, чтобы разглядеть три младенческие фотографии (по одной на каждого из нас). Вот они мы, новорожденные, с закрытыми глазами, завернуты в больничные одеяла. Обычно я ловила себя на мысли, что мы с Рут выглядим одинаково, но не успевала рассмотреть подробнее, поскольку эту страницу отец всегда переворачивал быстро.
Теперь-то я понимаю – мама удалялась в мастерскую потому, что ненавидела тот фотоальбом не меньше инвалидных кресел.
* * *
В город за бесценной «Пассионой» я еду на очень большой скорости, и в этом виновата Рут. В ушах вновь и вновь звучат ее слова: «Он все равно через несколько дней умрет, так что мы вполне можем организовать гаду передозировку. Никто ничего не заподозрит, а мы наконец отомстим».
Август 1942 года
Гвен вернулась в грязную кухню, воодушевленная открывающимися возможностями. Хорошая уборка все тут изменит. И цветы на кухонном столе. Где-нибудь в этих диких травяных зарослях должны расти цветы. Гвен посадит еще – в ближайшие недели. В ближайшие недели, месяцы и годы.
Однако отправиться на поиски цветов она не успела, так как Джордж предложил ей разобрать вещи, пока он осмотрит сараи, пастбища и сто двадцать коров, которые теперь тоже принадлежат им. Бросил взгляд на часы.
– В четыре пятнадцать выпьем чаю.
Джордж вышел, а Гвен почему-то вздохнула и расслабила плечи. Утомилась, наверное, от свадебных волнений и долгого путешествия. Она достала еду, затем восемь свадебных подарков: три скатерти из дамаста, два комплекта льняных кухонных полотенец, два набора для соли и перца и подарок от Джорджа – шесть красивых стаканов, которые его родители получили на собственную свадьбу больше тридцати лет назад. Стаканы из тончайшего стекла, украшенные золотым ободком и золотой виноградной лозой поверх матово-белой полосы. Для чего можно использовать эту удивительную красоту? Гвен так и не сумела придумать. Сильно же Джордж ее любит, раз дарит фамильные ценности… Гвен с величайшей осторожностью отнесла их в большую комнату и расставила в два ряда в серванте. Бережно закрыла дверцы.
Затем застелила кровать простыней и наволочками из своего приданого и тонкими оранжевыми одеялами, которые остались от хозяев. Повесила в старый деревянный шкаф брюки, рубашки и пиджаки Джорджа, два своих платья и три вязаных жакета. Повернулась к трюмо – сюда поместятся нижнее белье, носки и свитера. Поежилась, потерла плечи. Да, в доме холодно, свитера пригодятся.
Трюмо, как и холодильник, наверняка стоит целое состояние, подумала она. Шесть узких ящичков один под другим и два больших отделения под огромным зеркалом с волнистой кромкой. Однако, повернув зеркало поудобнее, Гвен обнаружила, что оно все серое и в пятнах, к тому же кривое: ее отражение смутно выступало из затемненного и словно очень далекого фона. Гвен вздрогнула, отвела взгляд и решила улизнуть назад в комнатку, которую уже мысленно назвала своей мастерской.
«Улизнуть». Какие глупости. Гвен может делать в этом доме что хочет. В
