– А ты ее в торпеду, – предложил Каталонский.
– Фу, Геннадьевич, – вздрогнул Беня, – я бабушку люблю. Пусть живет вечно.
– Юр, занят? – кинул в сторону сидевшего за спиной коллеги Слава, перебив полемику о тетях и бабушках.
Юра Мощь – это еще один из журналистов «Первого Упского», о котором не было упомянуто ранее. Невысокий, богатырского торса, с аккуратно подстриженными волосами и челкой, возвышавшейся шишечкой надо лбом, он напоминал хоккеиста из команды хороших мальчиков из мультфильма советского времени «Шайбу, шайбу!». В редакции он был авторитетным, работал добротно, основательно – надежный, эффективный, грамотный. Говорил мало, исключительно конкретно и по делу.
– Нет, не особо, – Юра Мощь повернул свои могучие плечи к Марракешу.
– Зацени, какой в Гони стендап забацал. (Стендап – работа журналиста в кадре на месте события – часть некоторых информационных сюжетов, требующих от репортера особого навыка владения связанной речью без бумажки. – Авт.)
Мощь встал из-за стола и с интересом уставился в монитор ноутбука коллеги.
– Ой, я тоже хочу взглянуть, – Беня Белорус проворно вскочил с места.
– И я, – изъявила кудрявая Варвара.
– Хорош, дети, я что вам тут – цирк шапито? – выдал Марракеш недовольно. Но на лице было написано, что ему импонирует такое внимание.
В результате вокруг его стула собрались человек пять-шесть ротозеев. Слава выдернул наушники из гнезда, чтобы звук пошел динамиком. И нажал на воспроизведение. «Я понимаю, почему детскую площадку в рамках программы «Народный бюджет» здесь назвали «Космической», – этот текст Славка воспроизводил, забираясь на детскую горку в виде ракеты. Он уселся на попу, едва умещаясь, двинул телом и съехал вниз. Затем, вытерев рукавом нос, заявил: – Ощущения – действительно космос».
– Молодец, Славка! – хлопнул по плечу товарища Юрка. – Очень здорово придумал.
– Да, понимаешь, такая тоска эта Гонь. Дыра дырой. Как там вообще люди живут?
– Да, был я там, – кивнул Юрка. – Молодец, хорошо раскрасил.
– Да, мастер, – согласился Белорус. – На пустом месте, а – хорошо.
– Нос забавно утер, – кивнул Серега Каталонский. – Прямо как Филипок. Хотя наверняка не знаешь, кто это. Ваше поколение графа Толстого только в виде Левы Дорожкина ведает.
– А вот и знаю, между прочим, – возмутился Марракеш. – Только при чем тут Толстой? Это Некрасов, по-моему: «Однажды в студеную зимнюю пору».
– Вот, Серега, – рассмеялся Лукумыч, – не подавляй молодых своим дремучим возрастом. Все прочитают с годами. Будь милостив.
– Да уж, – вздохнул Каталонский. – Хорошо, что хоть Некрасова помнит.
– А чего? – заморгал Славка. Он наклонился к клавиатуре и стал что-то набирать.
– Про Филипка ищет, – кивнул Серега. – Так, глядишь, классику-то и освоим. Спасибо Гуглу!
– А, блин, я читал, – выпалил Марракеш. – Читал я вашего Филипка. Забыл просто.
– Вот я по поводу Гони не согласен с тобой, Славка, – сказал Сафрон, снимая очки и потирая глаза большим и указательным пальцами. – Там очень хорошие люди живут, простые, а не душнилы какие-нибудь.
– Ах, вот оно что, Сафрон в тренде, – рассмеялся Лева. – Такие словеса отпускает.
– Папаша Сафрон всю ночь словарь сленга учил, чтобы вас понимать, красавцев, – Лукумыч взял со стола у своего ноута носовой платок и вытер уголки рта под усами. – Жарко у нас как-то.
– Давай окошко открою? – участливо предложил Каталонский.
– Открой, Серж, – кивнул Лукумыч. – Столько сердец пламенных вокруг, аж в жар бросает. Вы – как тетя Света Лаврова, ей богу.
