– А где ваша база? – спросил Ной.
– В Сан-Диего. Но он… – матрос в бескозырке указал на короткостриженого, – пообещал нам райскую ночь в Санта-Монике. Все, мол, обговорено. Две вдовы в частном доме. Нет уж, теперь организацию нашего досуга я буду брать на себя.
– Я не виноват, – оправдывался тот. – Откуда мне знать, что они разыгрывают меня, что дома с таким адресом в Санта-Монике нет?
– Мы три часа бродили в этом чертовом тумане, – продолжал матрос в бескозырке. – Искали дом, которого нет. В новогоднюю ночь! Да на своей ферме в Оклахоме я куда лучше встречал Новый год! Пошли… Нечего нам тут ловить.
– А как же этот? – Ной указал на сладко посапывающего пьяницу.
– Это не наша забота.
Короткостриженый надел белую бескозырку, и оба матроса направились к двери.
– Двадцать пять баксов! – донеслось до Ноя, перед тем как за матросами с грохотом захлопнулась дверь.
Ной выждал с минуту, по-дружески похлопал пьяницу по плечу и последовал за ними. Постоял на улице, вдохнул влажный воздух, почувствовал, как он холодит его разгоряченное лицо. В качающемся свете уличного фонаря разглядел две фигуры в синем, растворяющиеся в тумане. Повернулся и зашагал в противоположную сторону. Выпитое виски приятным теплом разлилось по всему телу.
Ной осторожно открыл дверь и тихонько вошел в темную комнату. Запах никуда не делся. А он уже успел забыть этот запах. Алкоголь, лекарства, что-то сладкое, приторное… Надо зажечь свет, подумал Ной и почувствовал, что руки у него дрожат. Он наткнулся на стул, прежде чем нашел лампу.
Его отец, закаменев, лежал на кровати. Рот так и остался открытым, словно он собрался что-то сказать. Ноя качнуло, когда он наклонился над отцом. Глупый, несносный старик с идиотской бородкой, обесцвеченными волосами и Библией в кожаном переплете.
Поспеши, поспеши, Господи, и прими… Какую религию исповедовал усопший? Голова у Ноя шла кругом. Он ни на чем не мог сосредоточиться, мысли наскакивали друг на друга, несвязные, абсурдные. Полные губы. Двадцать пять долларов для матросов и бесплатно для него. А ведь ему никогда не везло с женщинами, никогда на него так не западали. Возможно, попавший в беду мужчина становится более привлекательным, и блондинка это почувствовала. Разумеется, она сильно напилась… Рональд Бивербрук. А как покачивались ее бедра, когда она шла к женскому туалету. Если бы он остался в баре, то сейчас лежал бы с ней в постели, под теплым одеялом, наслаждаясь мягкой, жирной, белой плотью, запахами лука, джина, малины. На мгновение Ной горько пожалел о том, что стоит сейчас в обшарпанном номере отеля, рядом с умершим стариком… Если б все было наоборот, подумал он, если бы он лежал на кровати, а блондинка подкатилась к старику, то Яков наверняка отправился бы в ее уютную квартирку, распил бы с женщиной бутылку вина и ублажил бы ее по полной программе. В этом Ной нисколько не сомневался. Самое время сейчас думать об этом. Ной покачал головой. Его отец, семя которого дало ему жизнь. Господи, неужели с годами голос у него станет как у отца?
С минуту Ной всматривался в мертвое лицо. Попытался плакать. Уходя так, на исходе года, в зимнюю ночь, человек – любой человек – вправе рассчитывать, что его единственный сын прольет по нему хоть одну слезу.
Сколько Ной себя помнил, он никогда не думал об отце. Он злился на отца, но не более того. А сейчас, вглядываясь в бледное, изрезанное морщинами лицо, смотревшее на него с подушки, гордое и благородное, похожее на каменное изваяние (Яков всегда знал, что именно так он будет выглядеть после смерти), Ной заставил себя подумать об отце. О том пути, который прошел Яков, прежде чем добрался до маленькой комнатушки на берегу Тихого океана. Начался этот путь на зеленых улицах Одессы, пролег через Россию, Балтийское море и Атлантический океан в кипящий котел Нью-Йорка.
