Редакция размещалась в просторной комнате, дневной свет в которую проникал сквозь нижнюю половину пыльного зарешеченного окна. В комнате находилось несколько столов с компьютерами, за которыми сидели молодые женщины и, очевидно, занимались своей работой. Главный редактор должен был подойти с минуты на минуту, и Хмельнина попросили подождать в большом мягком кожаном кресле, предназначенном, вероятно, для гостей и клиентов. Хмельнин осмотрел помещение редакции. Черные прокопченные потолки с обвалившейся кое-где штукатуркой; грубо окрашенные в темно-зеленую краску стены; большие бородатые паутины с засохшими насекомыми; тусклый свет, пытающийся пробить с улицы сквозь запыленное окно, – все это наводило гостя на не слишком благодушные мысли. Почти сразу Хмельнин обратил особенное внимание на две очень странные вещи. В редакции, в которой работали одни женщины, причем весьма молодые и миловидные, стоял удушливый запах «Тройного» одеколона. Запах был до того едкий, что, казалось, будто ведрами этого одеколона тут каждое утро моют полы. Второй вещью, бросающейся в глаза своей странностью, было то, что все женщины, несмотря на жаркий июль и духоту в редакции, были одеты в плотные, обтягивающие джинсы и кроссовки, точно они были не журналистками, а игроками одой женской футбольной команды. Лица у всех были сосредоточенными, а тонкие пальчики ловко бегали по клавиатурам, – значит, работа кипела. Это несколько взбодрило Хмельнина. Взбодрила его также и шуточная надпись на листке бумаги, висящем над пустующим креслом главного редактора: «Споры за работой мешают работе спориться».
Вскоре Хмельнин начал понимать причину двух странностей редакции «НЭПа». Минут через пять сидения в кресле он вдруг почувствовал, что у него подозрительно чешутся ноги. Первой его мыслью было то, что от едкого запаха одеколона у него началась аллергия, однако вскоре он почувствовал, что его кто-то покусывает.
Заметив, что гость, краснея от стыда, лезет рукой чесать правую голень, одна из женщин, сидевшая к нему поближе, доверительно шепнула:
– Не волнуйтесь, пожалуйста. Это блохи. Раньше тут был мучной склад, потом – скорняжная мастерская, а чуть позже – мясная коптильня. Мы въехали сюда неделю назад. Все пришли нарядные, в платьях, юбочках. Потом пришлось принимать меры. Брызжем на пол «Тройной» одеколон, а сами, видите, в чем ходим? Неудобно, зато блохи не достают.
Хмельнин сконфуженно молчал.
– Мы тут временно, – ласково прибавила женщина. – Заработаем денег и снимем офис в каком-нибудь более приличном месте. А Вы кто? Журналист?
– Да. Только стаж у меня небольшой. Немного работал в молодежной газете, пока она не обанкротилась.
– У нас специфика другая, – покровительственно призналась дама. – Придет шеф и все Вам расскажет. У нас главное – хорошо расхвалить клиента и его товар. Сами понимаете, НЭП.
Хмельнин не очень понимал, на что намекала миловидная дамочка, употребляя выражение «хорошо расхвалить клиента». И предпочел отмолчаться, дождавшись главного. Тот появился в редакции лишь через полчаса, показавшиеся Ивану Сергеевичу вечностью. За это время кровожадные насекомые, которые, как ему казалось, человечиной не питаются, так безжалостно искусали его ноги, что они до колен гудели точно обожженные крапивой.
Редактор, маленький шустрый лысовичок в очках, влетел в блошиный офис, потрясая перед собой какими-то бумажками. Радость и возбуждение были написаны на его круглом, гладко выбритом лице с длинным стреловидным носом.
