Флеймонцы заблокировали все люки корабля, как только их гость ступил на трап. Зря старался отец, – Юлиан оказался отрезанным от своей охраны. Встречающие гостя флеймонцы сразу же ввели его в курс дела: на Флейм он прилетел, чтобы выполнить один из пунктов морального кодекса. Сердце молодого человека подпрыгнуло, – может его женят на Оте? Но весть была другой: Оты больше нет. Его колени подогнулись, а на лбу обильно выступил пот. Он думал, что испытал то, страшнее чего не бывает, но пытка продолжалась: ее казнили. И еще глубже – ее казнили и не просто так, а с пытками, а он, тот, из-за кого девушка пошла на смерть, согласно моральному кодексу Государства планеты Флейм, должен получить и прослушать запись ее последних часов.
Бобину с записью ему вручил старый служащий посольства, высушенный как кузнечик. Вежливо, с поклоном, подав ему кассету, он сказал, что устройство, на котором он может ее прослушать, находится в его гостиничном номере. Юлиан попытался отшвырнуть ее, но тут же два флеймонца удержали его локти, а тот, кто вручал кассету, с жалостью посмотрел на него древними глазами осьминога.
– Вы не можете заставить меня сделать это! – закричал землянин, пытаясь вырваться.
Его, практически, на весу доставили в комнату, надели наушники, зафиксировали на кушетке и оставили. Он снова услышал этот голос – нежно скрипучий, как трели ласточки. Но теперь страдающий. Слушая весь ужас последних часов своей возлюбленной, он молил ее мысленно: «Подчинись, не будь такой гордой, попроси прощения, останься живой!» После того, как он услышал последние слова Оты, произнесенные на выдохе: «Ули аткатара, Ули» (как же так, Ули), все кольца из прочнейшего материала, закрепленные на руках и ногах распались: он был свободен и почти мертв.
Дрожащий и раздавленный он сидел в их гроте и пустыми глазами смотрел перед собой. Когда слабый дневной свет еще больше потускнел, лианы, закрывающие вход были отодвинуты крепкой длиннопалой рукой, и перед ним предстал бывший жених Оты. На сгибе левой руки он держал маленькую девочку. Он плюнул перед собой, что означало высочайшую степень презрения, подождал реакции, но ее не было. Юлиан не пошевелился, не взглянул. Больше чем он сам себя, никто не мог его презирать или ненавидеть. Гиро стал бесстрастно излагать ему все обстоятельства гибели Оты: как он пытался ее спасти, что она говорила, что делала, как он проводил ее до места казни.
Землянин слушал его голос, пока до него не стал доходить смысл, а потом, задрожав с головы до ног, закричал, схватив себя за волосы:
– Я не знал! Я думал, она со мной откровенна, что ничего не скрывает!
– Ты тот, который ничего не видит вокруг себя, а смотрит лишь на свои испорченные внутренности! Ты нарушил заповедь верности, ты предал человека! И я убил бы тебя, если бы не она, – закончил он рычащим голосом, качнув на руке девочку.
Так перевел Юлиан речь Гиро, но были слова, которые он перевести не мог. Вероятно, они были оскорбительными. Когда флеймонец повысил голос, кудрявая малышка у него на руках захныкала, ее повлажневшие глаза сверкнули аметистовым цветом. Высокий суровый и злой Гиро стал ласково утешать ее, длинными неловкими пальцами вытирать с ее щек слезы.
– А вы?! – воскликнул Юлиан. – Вы убили юную женщину! А за что?
– Я ее не убивал и не предавал. У моего и твоего народа есть моральные нормы. Они справедливы для всех, но могут быть не справедливы для каждого. Каждый должен отвечать за себя. Ота ответила, я тоже. А ты?
