Румяная от жаркой печи Вратка погрозила мне пухлым пальцем, поплевала на уголок передника и принялась оттирать мою замызганную в чём-то щёку.
Я заскулила жалобно.
– Оставь её, – тут же отозвался дед. – Рыськины конопушки не ототрёшь.
Пирог с болотной квасникой – мелкой черной ягодой, сладкой словно мёд и пряной словно мочёные в смородинном листе яблоки – удался на зависть и на посрамленье всем сулемским хозяйкам. Вратку в пирогах никто не переплюнет. Откусив мысок и дуя на жгучую начинку, я сосредоточенно прохаживалась по крепким, скоблёным половицам, стараясь аккуратно ступать через одну с носка на пятку и находя в этой только что изобретённой игре немалый интерес.
– Деда, – я снова умостилась рядом со стариком, внимательно наблюдая за движениями его пальцев, – отчего Болонь заложили в этакой возгряной топи? Или получше в Суломани места не нашлось? – я нахмурилась недовольно, имитируя мимику дружинников, поразивших моё воображение своим разговором. – Тут же Истолово логово, а не земля!
– Где эт ты понабралась? – дед удивлённо поднял брови. – Не сама же додумалась?
– В гриднице…
– Вот ужо где наговорят, так наговорят. Как насерут, – дед недовольно дёрнул криво залёгшую нить. – Ты, дитятко, поменьше в гридницах разговоры слушай. Эти наймиты, душегубцы беспутные – кругом чужие. И Болонь им топь, и Силь им лёд, и степь – не мёд. Земля их породившая уж семь по семь раз устыдилась, небось, детищ своих.
Он стал сосредоточенно распутывать узел, чтобы перевязать заново. Всё дед любил делать основательно. Даже такую дребедень как рыболовная сеть. Ну к чему здесь идеальные узлы и ячейки? Чай не кружева…
– Нам, пришлым, пойма, хотя и она земля сулемская, тоже не родная мать. Но приняла нас сирых в своё время, укрыла в топях от погубителей – трудно сунуться сюда без знания путей, да без божьей помощи. Как же можно её поносить теперь? С неё мы кормимся, её реками причащаемся, с ней родычаемся. А ты и вовсе, дева, здесь рождена, от земли этой воспринята, с ней потом и сольешься. Тело одно у неё и у тебя, от неё ты произведена как от матери своей. А ты говоришь – Истолово логово… Не повторяй боле пустых поносных слов с чужих срамных языков, пращуры отвернутся. А человеку в мире без их защиты нельзя. Кто оборонит от случайной погибели? Кому несмышлёного дитятю доверить без опаски? То-то же. Сила народа – в почитании земли своей и рода своего. Страшен путь отрёкшегося, но ещё страшнее беспутье его потомства. Запомни, Рыся. Сейчас, может, не всё ты поняла. Потом поймёшь. Когда срок придёт.
* * *
Лыжи я вздела у ворот, прошлёпав пёстрыми валенками из разноцветной шерсти, валяными для меня ещё дедом, по плотно утоптанному снегу княжьего двора. За полдень здесь было пустовато. Скотина с утра подоена, накормлена, обихожена, зерно свеяно, снег вычищен. Много ли дела зимой? Уж и бельё стирано, и изгородь правлена, и поварня притихла, отведя обед. Притихло подворье сонно: кто на лавках похрапывает, сморенный жирными щами и разварными кашами, кто рукоделит в скудном свете зимнего оконца.
Бделось только Светеню, братцу моему, недорослю пустоголовому. Вертелся вокруг кметей, снаряжавшихся в конный дозор, путался под ногами, желая быть полезным, напрашивался, чтоб с собой взяли.
– Эй, Рыська!
Увидел-таки, вырыпень.
– Опять крепление у тебя скрипит, непутёха! Али не тыкал тебя вчера носом? Али не уразумела?
