– Отвяжись, докута, – буркнула я. – Пока сама тебя носом не потыкала. Лошади под хвост.
Один из кметей, споро утягивающий подпругу, улыбнулся, вскинув на меня глаза поверх лошадиной спины. Я покраснела мгновенно и ярко, как все рыжие. Парень был молод и красив, и глянуть умел на девок так, что уши горели. Я знала его имя, потому что давно засматривалась ему в спину, чувствуя, как обмирает в груди. Это был Миро, побратим старшего моего брата Межамира. В нынешний поход князь не взял его, оставил в городовой рати, уж больно долго тот оправлялся от прошлых ран. Оставил, да. Мне для смятения, девкам болонским на погибель.
Я поспешно отвернулась. Ох, не для меня все эти дела сердечные! Не для меня поспели парни, рождённые вместе со мной в гибельный год бегства сулемов в низовья Ветлуги. Не для меня придут скоро Варуновы весенние ночи, не меня будет целовать Миро… Вообще никто меня целовать не будет. Уж такая я уродилась – непутёха – в тяготу семье, в посрамленье роду.
Двадцать зим минуло с того Истолового дня, как появилась я на свет в обозе, застрявшем в топях Болони. Сулемы бежали сюда с благословенных холмов Дубрежского приграничья. Крепко нас потрепала тогда битва с союзным войском полян и сили, уже много лет успешно воевавших наши лучшие земли. Тысячи полонённых сулемов проглотили за эти годы невольничьи базары Ведуса Многомудрого, а обширные поля Суломани, удобренные плотью и политые кровью своих детей, с тех пор плодоносили для хитрого Дубрежа и разбойной Сили.
Именно тогда сулемы забились в непроходимые болота, спасаясь от полного истребления. Здесь они зализывали раны и рожали новых воинов – заступу и надёжу обескровленного, почти погибшего народа.
Моя мать, почуяв приближение срока, остановила движущийся в глубь поймы обоз и велела готовить баню. Она вместе со всеми таскала камни, крепила шесты, натягивала шкуры, помогая сооружать жалкое подобие доброй срубяной государыни бани на кочевой манер, как принято сие у беззаконных латыгорцев, которых-то и полянами назвать – язык не повернётся. Именно в таком шатре я и родилась. Вдали от пращуровой земли, на болотах, не осеняемых добрым дыханием Сурожи. Не согревал меня домашним теплом старый банный дед, принявший на своём веку всех младенцев рода. Не охраняла роженицу, беззащитную перед навьим миром, добрая сталь мужа и отца – князь в это время сражался во главе последних воинов Суломани, прикрывая отход обозов с детьми, стариками, ранеными. Не обнюхал меня домовой, признавая, потому что не было дома, куда отнесли бы новорожденную. Волчья шкура была мне зыбкой, телега – домом, морозные звёзды – печным огнём. Единственная заступа – отцова старая рубаха, в которую восприняли меня из утробы материнской. Слаба оказалась заступа среди чужих завьюженных пустошей.
Может, потому я и не задалась, неправильной получилась, щенком беспородным среди доброго помёта: ни ладной девичьей красы, ни мастеровитости редкостной, ни способностей к пути воинскому. Одним словом, непутёха бесполезная.
Да и пусть бы ей. Прожила бы и такая в материнском доме до старости, о родичах заботясь, земле своей кланяясь, дабы отдарилась по осени за ласку и труды. Пусть бы… Коли была бы не княжеским отпрыском.
Оно ведь как заведено: вожди – первые и лучшие среди равных. Через них боги говорят со своим народом. Им многое дано, но с них многое и спросится.
