* * *
Я проснулся уже давно. Лежал в постели, прислушиваясь к грохоту ветра, бьющегося о бетонные стены многоэтажки. От его порывов дребезжали стёкла. Жалобно стеная, он подхватывал дождевую воду, и яростно кидал её в окна пригоршнями гороха.
Комнату очень медленно заполнял тусклый серый рассвет. Ноябрьский. Как в моём сне.
Я тяжело спустил ноги на пол и закурил. Этот сон снился мне давно. В последнее время всё чаще. Обрывки, обрезки, фрагменты – из них я потом, почти бессознательно, складывал цельную картину, рассортировывал в хронологической последовательности. Панораму готовящегося штурма Зборуча я изучил во всех ракурсах, во всех подробностях. Словно сам стоял рядом с князем.
Вот уже четыре года подряд, по ночам я поднимался на осточертевшую мне привратную башню и наблюдал иногда новые, иногда повторяющиеся сцены, ракурсы, диалоги, мысли… В знакомый сюжет вклинивались видения детства Малица, или княжение Ванески в Себревеце, или сценки из жизни осаждаемого Зборуча, или подробная панорама его укреплений. Иногда я сидел в захороне вместе с диверсантами на шлюзах Иницы в ожидании сигнала для их открытия. Иногда вместе с Хранителем проходил в храм, внимая непонятным для меня речам и церемониям и осматривая ничего не говорящее мне убранство и изображения. Иногда выходил за ворота и бродил среди молчаливых, мрачных гучей, наблюдая их жутковатый быт и безуспешно стремясь отыскать предводителей огромного войска.
Эти странные сны были яркими, осязаемыми, живыми. С каждым годом они все плотнее вплетались в реальность, образуя с моей жизнью причудливую вязь. Где заканчивался сон и начиналась жизнь, какое чувство, какое ощущение принадлежит мне, а какое навеянным грёзам? Это неопределенность мучила меня, я ощущал себя потерявшимся между двумя мирами. Но и опасался эти миры соединить. Казалось, если я перестану пытаться их разграничить, то сам себе признаюсь – я свихнулся. Я всего лишь новый постоялец психиатрической клиники. Моя койка, где-то между «наполеоном» и словившим "белочку" дядькой, меня ждет. СтОит только по дороге на работу свернуть в сторону районной поликлиники.
Но я знал, что никогда этого не сделаю.
Меня пугал даже не столько факт моего возможного безумия, сколько вероятность, начав лечение, потерять шанс на развязку мучавшего меня столько лет сюжета. А самое главное – не узнать его значения. В развязке, наверняка, сюрприза нет. Я был уверен, впереди – страшная гибель Зборуча, глядеть на которую, может, еще четыре года у меня не было особого стремления. Но значение… Не знаю, на что я надеялся. Может, рассчитывал, что в конце фильма режиссёр выведет некую мораль, которой я удовлетворюсь? Глупо… Но как узнать зачем мне послан этот сон? За что?
Этого я не знал. Зато знал, с чего начались эти сны. Знал, когда через мою жизнь был прочерчен рубеж, разделивший её на «до снов» и после. И, кстати, был человек, которому я мог задать эти вопросы. Правда, без права на ответ. Так что смысла в этом всё равно не было. Поэтому приходилось думать самому. И в поисках разгадки я всё чаще возвращался мыслями к событиям четырёхлетней давности.
* * *
С Тимофеем Бадариным мы вместе делили комнату в университетской общаге. Учились на разных факультетах, но это не помешало нам крепко сдружиться. И провести незабываемый первый студенческий год так, как и положено настоящим студентам: в угарном гудеже между сессиями и лихорадке экзаменов.
