А ещё она рассказала, как плохо с ней обращались родители её мужа, как они тиранили её и изживали, как они ни разу не навестили внучки за вот уже почти 20 лет, как они выставили счёт её мужу за его обучение, и как он обязан был выплатить всё до копейки, в то время как у них почти не было денег, и они были вынуждены снимать жильё, имея при этом малышку на руках. Всё это было для нас по меньше мере дикостью, и мы только и делали, что выкатывали от удивления глаза.
«А знали бы вы сколько здесь искалеченных эмигрантских судеб», вздохнула она, «сколько женщин вот так вот вышедших замуж, родивших ребёнка, а потом кинутых своими мужьями голландцами. За каким пределом нищенства живут они со своими детьми и не могут вернуться к себе обратно на родину, ведь с ребёнком отсюда так просто не уедешь, не выпустят…» И снова внутри у меня всё похолодело. Родители мои переглянулись. «Многие ударяются в религию, вы ещё это пройдёте», посмотрела она на меня, и вновь мне стало не по себе от такого увещевания. Её рассказы усилили все мои страхи, уже и так смутно жившие во мне, и мне стало совсем плохо.
Голландию я покинула в самом мрачном расположении духа со смутными предчувствиями чего-то неприятного впереди.
Глава 15.
Отъезд родителей.
Наступил день отъезда. Родители и тёти покинули меня, благословив на прощанье и крепко обняв. Я осталась одна в холле аэропорта. Ужас охватил меня в тот момент. Я оставалась здесь жить, в стране, которую я совсем не знала и язык которой я совершенно не понимала. А ещё мне предстояло построить семью, острым кинжалом в основании которой лёг брачный договор. Как строить крепкую семью на двух разных фундаментах я совершенно не представляла, и, казалось, что крепкий семейный дом в моём воображении рушился кирпич за кирпичом.
Вернувшись в Антверпен и выйдя с вокзала, проходя мимо прелестного парка с раскидистыми кронами магнолий и каштанов, я присела на удалённую от взоров скамью и заплакала. Заплакала от страха, от неясности, от растерянности, но потом я вытерла слёзы и пошла дальше.
Мужа моего дома не было. Я даже не знала, где его носило. Квартира эта вызывала во мне отвращение. Она не была тем семейным гнездом, о котором я мечтала, она была только его квартирой, а я лишь обитателем этого гнезда, в котором мне с самого начала явно отводилась роль уборщицы, кухарки, кого угодно, но не хозяйки. И я заявила протест – ухаживать за этой квартирой я не буду, и платить за неё я тоже не буду. Я с отвращением топнула ногой по дубовому паркету и кинулась в кресло.
С этого момента я решила испепелить этот злосчастный брачный договор, это стало моей идеей фикс. Только после его искоренения, верила я, я смогу думать о построении действительно крепкой семьи.
Но уничтожить договор оказалось непосильной задачей. Сначала я начала с задабривания, но это не возымело никакого воздействия. Потом перешла к объяснениям, но и они не принесли плодов. Потом я перешла к истерикам, угрозам, крикам, в ответ я получила яростный рёв, метания, оскорбления. В порыве злости я швырнула обручальное кольцо ему в лицо, и оно закатилось куда-то под диван. Он принялся искать его, так как кольцо стоило денег. В этом и был весь он.
Своих попыток отменить договор я не прекратила, но они лишь усиливали неприязнь друг к другу. Договор оказался не просто бумагой, он оказался всей сущностью Д., не способного доверять ни одному живому существу. А недоверие, как оказалось, убивает любовь.
