А Константин Олегович Мороз уж точно не слабак.
– Двадцать один… – отвечаю скромно. – А вам?
– Тридцать один…
Теперь мои щеки тоже вспыхивают.
Мамочки!..
У нас десять лет разницы.
Когда я по нескольку раз в день портила подгузники, Константин Олегович вовсю дергал девчонок за косички. Украдкой осматриваю аристократические черты лица и совершенно варварские, мужественные габариты спортивного тела.
Нет!..
Вряд ли он кому-то дергал косички без предварительного согласования.
Отодвинув тарелку, в который раз ловлю затуманенный взгляд на позаимствованной в шкафу футболке.
Обижаюсь, конечно.
Жалко ему, что ли, хлопка с вискозой? Подумаешь…
– И с кем у тебя сорвалось свидание? – спрашивает он покашливая.
– Со Славой…
– Это… твой молодой человек? – озадаченно хмурится.
– Нет… Мы с ним не так давно познакомились.
– Очень интересно… И как вы познакомились?.. Он что, был твоим пациентом?
– Нет, – с ужасом округляю глаза.
И смеюсь.
– Твой Слава не болеет?
– Да нет, – машу рукой. – Просто я работаю в гинекологии. Было бы странно…
– Вот как?
– Да, – пожимаю плечами. – Мне нравится. У нас чаще всего мамочки лежат на сохранении. Они классные почти все. Правда… сейчас отделение на чистку закрыли. В связи с этим на работу мне только в конце января.
– Значит, у тебя каникулы, Ника? – начинает разговаривать со мной как со школьницей.
Чуть свысока и по-отцовски.
Это неожиданно раздражает. Понимаю, что сама там, наверху, назвала его старым. Обиделся, значит.
– Каникулы? Типа того, – вздыхаю, потирая щеку.
– Ну так и что там со Славой? Будете встречаться?
– Не знаю…
– Сколько ему? – перебивает.
– Двадцать два.
Константину Олеговичу на телефон поступает сообщение, и он, извинившись, полностью увлекается перепиской. Я смотрю с легкой обидой, потому что улыбка на его лице становится все шире.
Кто там? Девушка его бывшая?
Паулина, кажется.
– У вас красивый дом, – хвалю, пытаясь вырвать мэра из виртуального общения.
Откидываюсь на спинку стула и потягиваюсь, запрокинув руки за голову.
Морозко снова смотрит на футболку в районе груди. У меня начинают закрадываться сомнения, что, возможно, вторая интересует его больше. Не похож он на того, кто за кусок ткани окрысится.
– Что ты сказала? – переспрашивает хрипло и жадно пьет воду.
То ли со слухом, то ли с концентрацией внимания проблемы.
– Дом, говорю, у вас красивый… Только темно слишком.
Киваю на неяркие светильники вдоль стен и наглухо задернутые шторы.
– Альберт не любит дневной свет.
О боже. Совсем забыла про птицу.
Он опускает голову и что-то печатает. Лыбится так довольно-довольно.
Паулина опять плетет свою виртуальную паутину.
Бесит.
– А это чье? – киваю на детские рисунки на стене, снова отвлекаю. – У вас что, ребенок есть? – почему-то с ужасом спрашиваю.
– Это племянники в гости приезжают, – говорит он без энтузиазма. – Ты поела?
– Да, спасибо. Было… вкусно.
Мэр кивает и смотрит на меня выжидающе.
Мол, давай, Ника. Погостила – и хватит.
А мне вдруг жалко его становится. Торчит тут, в глуши. В тайге. Явно простывший, одинокий и очень грустный.
– У вас температура, – сообщаю ему, поднимаясь со стула.
Одергиваю футболку и иду за своим телефоном. Попутно прихватываю пальто и тонкие колготки. Странно, что они здесь, на первом этаже.
– Я могу поставить вам укол, – говорю разворачиваясь. – Если у вас, конечно, есть анальгин в ампулах.
– Чего?
– Анальгин в ампулах. Есть?
– Вряд ли. Не надо. Само пройдет.
